Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

и глинистая. На тонком слое песчаника мало что росло, а там, где все же имелся не выжженный солнцем плодородный слой, давно не осталось влаги. Лето взаправду выдалось жарче некуда, даже в Тяпенках нет-нет, а поговаривали, что Рожаница гневается. Однако срединная почва была сытая да удобренная, так что о неурожае волноваться было рано. Куда как бо́льшую беду сулили шляхи, что ежегодно от этого урожая откусывали здоровенную часть. Теперь же, пожив малость в Мертвых землях, Крапива знала, что выбор у степняков был невелик. Засеивать поля в эдаком месте – пустая затея, а переселиться на запад не пустят соседи.

Но в сравнении с Мертвыми землями Пустые оказались куда как страшнее. Все мертвое некогда было живым, остатки низкорослых кустарников, засохший ковыль, птицы и звери встречались по пути. Чем дальше на восток, тем меньше, но все же…

В Пустых землях не было ничего. Казалось, Тень коснулась этих мест босой ступней, отчего почва потемнела, но не как жирный чернозем, а как пепелище. Сперва различия были слабы, Крапива и не замечала их. Лишь Шатай становился мрачнее с каждым шагом. Но еще до того, как свалился княжич, лекарка догадалась, отчего шляхи не решались соваться в эти края.

Тишина дребезжала в ушах, и, кабы не хриплое дыхание Власа, Крапива решила бы, что оглохла. Шатай стоял запрокинув голову и глядел в белое от жара низкое небо.

– Они высосут нас, – негромко сказал он.

– Кто?

– Пустые зэмли.

Лекарка оторвала кусок ткани от рубахи и взялась вычищать им рану Власа. Тот наблюдал сквозь опущенные ресницы. Когда девичья ладонь оглаживала края шрама, проверяя, не осталось ли гноя, княжич сильно выдыхал через нос. Крапива на все это обращала не больше внимания, чем на хныканье ребенка, когда вынимаешь у него из-под ногтя занозу: попыхтит и перестанет. Она говорила с Шатаем:

– Мы немного прошли, а погони уже не видать. Можем вернуться. Вдруг отыщем коней?

Шлях покачал головой:

– Даже если их нэ нашли и нэ забрали… Пустые зэмли нэ выпустят добычу.

Черная земля и впрямь манила прильнуть к ней да заснуть спокойным сном. Крапива сбросила наваждение и буркнула:

– Придумывай…

– Так провэрь.

– Вот и проверю!

Лекарка взвилась на ноги и бегом отбежала на десяток шагов. Злость придавала ей сил. Остановившись, развернулась и…

– Это как так?

Шатай стоял рядом. Кабы не Влас, лежащий в той же позе, что оставила его лекарка, показалось бы, что шлях неслышно двигался с Крапивой вместе – пошутил. Но Шатай был серьезен, Влас недвижим, а Пустые земли и правда не выпускали тех, кто ступил на них.

– Беда-а-а-а… – только и протянула Крапива.

– Бэда был отряд, что гнал нас сюда. Пустые жэ зэмли – смэрть.

– Рано хоронишь…

– У нас нэт конэй, воды и еды.

– Есть я! Я разбудила душницу и сделаю это снова! Влас, скажи!

Влас и Шатай переглянулись. И без слов ясно – чтобы разбудить травы, надобно, чтобы они имелись. А Пустые земли не зря зовутся пустыми.

– Так и что же? Сядем тут да помрем?

Шатай пожал плечами и… сел, завернув под себя ноги.

– Шатай?

Он и не взглянул на нее. Тогда Крапива приблизилась и опустилась на колени перед шляхом:

– Тяжко тебе?

Серые глаза источали холод – две льдины посреди жаркой степи. Пропала задорная добродушная улыбка, залегли глубокие морщины, разом состарившие юношеское лицо. Все это ответило заместо Шатая.

Крапива вдавила в колени стиснутые кулаки. Отчего так больно бывает, когда делаешь благое дело? Отчего, чтобы спасти одного, приходится мучить другого?

– Прости меня…

– Дочэри Рожаницы нэ к лицу просить прощэния.

– Да что ты заладил! Рожанице до меня дела нет! – бросила Крапива и тут же пожалела о сказанном: щедрую богиню оскорбить! Но куда тут остановить рвущуюся обиду! – Знала бы, что сдеется, то проклятое поле за версту обходила бы! А теперь… Теперь… Что мне оставалось, Шатай? Если не верну Власа живым, Посадник Тур от Тяпенок камня на камне не оставит! Всего меньше я хотела еще и тебе беды принести, да деваться некуда…

Влас глядел на них напряженно и в кои-то веки молчал. Хотя много что добавить мог, а лучше тоже повиниться.

– Я сдержу слово, Шатай. Просила взять… пойти ко мне в мужья, и не отрекаюсь! Из-за меня ты лишился семьи, так станешь частью моей.

Шатай выставил меж ними раскрытую ладонь. Позволить бы ей коснуться щеки… Но тело быстрее разума, и Крапива шарахнулась. Этой рукой Шатай перерезал горло двум соплеменникам; лишил жизни Холодка; бил Власа, вымещая злость.

Шлях замер и медленно убрал ладонь:

– Нэт, аэрдын. Нэ сдэржишь.

Прежде чем Крапива успела возразить, он встал и схватил тряпицу, что закрывала рану Власа на животе. Осмотрел и грубо надавил на вспоротый шрам, сильнее смачивая кровью. Влас брыкнулся, но шлях успел отойти.

– Ты что творишь?!

Пока лекарка осматривала больного, шлях поднял меч, обтер о штанину и занес над головой аэрдын. Он схватил ее за косу. Крапива взвизгнула и закрылась локтем. Влас рывком сел, спасая девку от удара, но клинок успел свистнуть, отсекая… всего-навсего прядь золотых волос. А Шатай, ни слова не говоря, уже снова сел на землю.

Крапива ощупала шею, к счастью не рассеченную надвое. Короткая прядь пощекотала висок, но кожу лезвие не задело.

– Ты что творишь, шлях? Ополоумел?! – взревел княжич.

Дальше Шатай сотворил такое, что язык не повернулся бы его хулить. Он срезал полоску плоти с той руки, где было сломано запястье. Выложил в ряд тряпицу, пшеничный локон и кусок мяса, после чего прямо мечом принялся копать.

– Умом тронулся, – прошептал Влас.

Крапива успокаивающе зачастила:

– Шатай, миленький, не надо! Положи меч…

Сухая черная земля не поддавалась. Он срывал ногти, расцарапывая ее, и тупил клинок.

– Хороший меч… был, – пробормотал Влас.

Шлях не останавливался. Когда ямина стала глубиной с три пальца, он опустил в нее плоть, положил рядом волосы Крапивы и выжал кровь из тряпицы. А после зарыл и низко наклонился, прижимаясь лбом к холмику. Губы шевелились, но песнь, что он пел, не предназначалась для людского слуха. Ее слышала лишь степь.

– Прими детей своих, исстрадавшаяся мать. Прими, не гони неразумных. Омоем ноги твои, разогнем старые пальцы, морщины разгладим… Прими, мать, дозволь умыть слезами, дозволь поднести мяса и напоить алой водой, дозволь озарить теплым светом. Прими в свои объятия.

Бестелесную песнь подхватил ветер и унес в раскаленное небо. Нескладной она была. Давно не пел ее никто в Пустых землях, уж и забыли, как звучит. Но отчего-то ни Крапива, ни