Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

Крапива зажмурилась, вызывая в памяти образ ночного озера и кокон света над ним.

«Слушай…»

Уши заложило, и уже было не разобрать, рытники стрекочут острыми крылышками или жужжит сама степь.

«Слушай…»

Мертвые земли не всегда были мертвы. Если прислушаться…

«Слушай…»

Если очень-очень попросить…

Крапива села и уперлась ладонями в землю.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – шептала она. – Рожаница, матушка…

«Слушай…»

Голова разрывалась, не в силах вместить нечто, рвущееся наружу. Из носа у травознайки потекла кровь, но никто того не увидал. Капли упали на мертвую землю и тут же впитались.

– Я не смогу… Не умею…

– Матка Свея клялась, что ты слышишь травы! Так слушай!

– Но я ничего не…

Крапива осеклась. Словно раскаленная железная спица прошла от уха к уху. Пропало жужжание роя, указания Власа и ругань Шатая. Остался лишь плач-стон. То плакала сама степь. Омертвевшая по чужой вине, обнищавшая, разодранная на куски собственными детьми. Степь прятала последнее, что имела; она усыпляла семена и пела им колыбельную.

– Помоги мне, – попросила травознайка. – Мне очень-очень нужна душница.

Понимай травознайка, что делается вокруг, непременно испугалась бы и не сдюжила. Но словно кто-то другой управлял ее телом и путал мысли. Ладони утопли в земле, и Шатаю почудилось, что девка вот-вот провалится целиком. Но Крапива сжала кулаки, ухватила что-то под землей и потянула. Дорожка крови стекала по ее губам, набухала сочной ягодой на подбородке, а ладони сжимали сочный зеленый побег.

– Это душница… – благоговейно прошептал Шатай.

Душница не цвела в степи давненько. Ребенком Шатай встретил ее лишь однажды, но и тогда от чудодейственного цветка остался лишь жесткий стебель.

Капля крови упала с подбородка, чтобы слиться с благодарной землей. Душница выпустила пушистые ароматные листья.

Как они спасались, Крапива уже не застала. Помнила только, что чьи-то руки подхватили ее, а тревожный говор роя стал тише. После пришла… нет, не темнота. Пришел свет, от которого было больно глазам, и все потонуло в нем.

Глава 12

Лежалось словно на перине. Дома Крапива обыкновенно спала на сундуке, в котором, кабы не ее проклятье, хранилось бы приданое. Удобно, хотя и малость жестко. Нынче же тело травознайки утопало в ароматной мягкости. Кто-то сидел рядом и, не чураясь колдовства, гладил ее по волосам. Крапива улыбнулась сквозь сон, всего меньше желая расставаться с чудесным наваждением. Странная усталость навалилась на нее, и мучила жажда. Отчего бы?

Потом она вспомнила. И Мертвые земли, и племя Иссохшего Дуба, и рой, что едва не лишил троицу путников жизни. Она распахнула глаза, и сидящий подле нее Влас резко отдернул руку.

– Проспалась? – как бы нехотя спросил он.

Крапива проморгалась. Постель оказалась сочной порослью ковыля. Они с княжичем сидели посреди клочка зелени, окрест все так же была пустыня. Но, хотя постель оказалась удобной, травознайка не сумела ни выспаться, ни восстановить силы.

– Где мы?

– Все там же. Неужто ничего не помнишь?

Крапива пожала плечами. Помнила-то она вдоволь, да вот что из этого случилось въяве?

– Где Шатай?

– Лошадей ищет.

– А ты…

– А я тебя стерегу, чтоб кони не двинула!

За проведенное бок о бок время лекарка уж привыкла к тому, что княжич слов не выбирает, но на сей раз в его речах сквозила злоба. Крапива потупилась:

– Хотела спросить… как ты…

– Ну спросила. Дальше что?

Скулы княжича резко очертились не то от лишений, не то потому, что слишком сильно сжимал челюсти. Ох и страшен он был! Глаза что угли, ноздри раздуваются, ожог уродует некогда красивое лицо. Но нынче Крапива боялась куда как меньше, чем при первой встрече. Тогда княжич был красив, чудо как красив! А душа источала смрад. Нынче весь смрад наружу выходил, выливался грубыми словами… Остался ли внутри?

Будто прочитав ее мысли, княжич растерялся. Он нагнулся, но снова отстранился. Вскочил, широкими шагами замерил землю, но быстро вернулся, опустился на колени и, глядя в сторону, произнес:

– Думал, ты… не очнешься.

Крапива неловко улыбнулась:

– Думал или надеялся?

Глаза его потемнели еще сильнее.

– Не… – Горло свело судорогой. – Не надеялся. – Закончил княжич совсем тихо: – Никогда.

Невысказанное рвалось наружу, пробивалось сквозь сцепленные зубы.

– Влас? – Она едва ощутимо коснулась его плеча и тут же, опомнившись, отняла ладонь.

Княжич вздрогнул:

– Про… Мне ж… – Он выдрал целый пук ковыля и выпалил: – Знал бы, как все будет, не приказал бы! Колдовать…

Травознайка погладила шелковистый ковер и призналась:

– Я тоже не знала. Ты нас спас.

– Ты нас спасла. И едва не… Дура! Какая же ты дура!

Он хотел встать, но девка поймала его за край рубахи:

– Дай посмотрю руку. Порезался же…

Нехотя княжич закатал рукав.

– Проку-то? Царапиной больше, царапиной меньше… – пробурчал он.

Порезы и впрямь оказались смешными в сравнении с теми, что Влас получил за последние дни. Но лекарку, хотя она сама себе навряд призналась бы, заботило другое. Она поднесла ладонь так близко к коже княжича, что ощущала идущий от его тела лихорадочный жар. Кончики пальцев щекотали темные волоски, вставшие дыбом. Крапива облизала губы и покосилась на Власа. Он не отводил взгляда. Осмелев, она погладила его руку и тут же отодвинулась: не обожгла ли? Влас молчал, лишь вздохнул тяжело.

Второе касание было увереннее, как беличьим хвостом. И снова проклятье не встрепенулось. Ладонь накрыла предплечье, а Влас хрипло проговорил:

– Сильна, ведьма.

Сердце затрепыхалось птичкой! Впервые за долгие годы Крапива касалась кого-то и не приносила боли. Касалась, сама того пожелав! Она положила другую руку на предплечье княжича, скользнула пальцами вдоль свежих порезов и рассмеялась. Она гладила его руки, сама была как во хмелю. Хотелось растянуть мгновение еще хоть малость…

Влас не решался шелохнуться. И, попавшись на уловку, Крапива изучала его лицо, шею, ключицы. Пальцы очертили губы, в голове стало пусто. Вспомни девка, кто пред нею, тут же протрезвела бы, но лихорадочное счастье отшибло память.

Все так же недвижимый, Влас прошептал:

– Не боишься?

Слова пробились к ней словно сквозь толщу воды.

– Чего?

– Что проклятье больше не защитит… от меня.

Тогда только Крапива вернулась из сладкого забытья. Пред нею сидел княжич Влас. Тот же, что начал бойню в Тяпенках, что ей, Крапиве, подол задирал, что бранился и раз за разом доказывал, что нет в нем ничего человеческого. Он сидел пред нею весь как натянутая тетива. Одно движение – и подомнет под себя, разорвет на части. А Шатая рядом нет…

Страх всколыхнулся, но