Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

Влас и сам не понял, откуда взялся последний вопрос. Однако ж стал ждать ответа затаив дыхание. Спина напряглась, и княжич думал лишь о том, чтобы лекарка не заметила, как колотится его сердце. Но Крапива отвечать не стала. Вместо того зло бросила:

– Оба помолчали бы! От вас двоих только беды!

Глаза Шатая округлились, стали ровно плошки.

– Аэрдын! Чем я обидэл тэбя?

И таким по-детски невинным было его лицо, что Влас и сам поверил бы, что юнец не сражался в Тяпенках, а в стороне стоял.

Вот только Крапива не обманулась:

– Влас сказал правду. Ты убивал тех, с кем рядом я жизнь прожила. И ты… ты ведь даже не запомнил никого из них, верно? Вы не трогаете женщин и потому мните себя благородными. Но вы обычные головорезы! – Крапива говорила все громче, пока наконец не сорвалась на крик. Видно, долго держала в себе эти речи. С тех самых пор, как запрыгнула к шляху в седло. – Дарко, Рыло, дед Перей… Ты узнал бы хоть кого-то из них, если б увидал? А ведь они все полегли от ваших мечей! А Холодок? Холодка помнишь? Он был красавцем. Любая девка мечтала о том, как сядет с ним на вече́рках. Ты убил его, Шатай! Ты! На моих глазах! И ты его даже не запомнил, так?

Шатай стиснул поводья до побелевших костяшек. Он вперился взглядом в лошадиную башку и буркнул:

– Нэт, нэ запомнил.

– И теперь ты спрашиваешь, чем обидел меня? Ты?! Хулил Власа за то, что он пытался меня… – Голос Крапивы сорвался, но она через силу договорила: – За то, что он меня снасильничать хотел? Ну так ты не лучше! Княжич только хотел, а ты и твое племя над нашей деревней надругались.

Шлях сидел в седле, как аршин проглотивши. Он не повернулся к девке и говорил будто сам для себя, не заботясь, расслышит ли кто. Говорил так, что даже Власа до костей пробрало.

– Стрэпэт рассказывал, что дщери Рожаницы жэстоки. Я нэ вэрил. Но тэпэрь вижу, что это так. Ты молчала, аэрдын. Когда сэла на моего коня, когда выбрала сэбе в мужья. Когда поцеловала мэня пэрэд Кругом… Ты молчала о своей обидэ. Ты говоришь тэпэрь. Когда из-за моей глупости пострадал вождь, когда я освободил осужденного раба, когда я все бросил… Ты говоришь, что нэнавидишь мэня сэйчас, когда я прэдал ради тэбя свое плэмя. Если ты хотэла наказать мэня, аэрдын, ты наказала.

– Я не… – Травознайка осеклась.

Влас, сам того не желая, вступился за нее:

– Никто не обманывал тебя, шлях. Ты сам выбрал женщину заместо племени, сам седлал коня и сам сбежал с нами вместе. Девка всего-то хочет защитить родных.

Крапива взбеленилась пуще прежнего:

– А ты не прикидывайся, будто мы друзья! С тебя всё и началось! Не мог портки потуже затянуть, надо было тебе девку в поле повалять!

Кожа Власа там, где ее покрыли ожоги, чуяла немногое. Как знать, может, лишь потому он и остался жив? Сколько бы ни били его шляхи, добрая половина ран не причиняла мучений. Но когда Крапива переплела руки на его животе так сильно, что еще немного, и придушила бы, по телу побежали мурашки, а боль смешалась с наслаждением.

– Я просил прощения, – процедил Влас. – Звал тебя в терем, предлагал стать молодшей. Я тебя женою звал, дура!

От ярости лекарка едва могла молвить:

– Так вот что ты делал?! Не неволил меня, не пытался купить, как… корову! Это ты мне честь оказал, княжич, а я и не уразумела. Так слушай же! Лучше мне в омут с головой, чем за такого, как ты. Лучше сгинуть в степи, в пасти у дикого зверя, от жажды умереть. Но твоей женой я не назовусь, покуда Рожаница не спустится с небес и сама не соединит наши руки!

Много ран Влас получил за последние дни, но, что греха таить, эта далась тяжелее прочих. Он процедил сквозь стиснутые зубы:

– Всего-то!

Если и жила на свете девица, отличающаяся от той, что разбила княжичу сердце, как день от ночи, то звали ее Крапива. Светлоокая, светловолосая, дурная… Она не ценила денег и драгоценных каменьев, не страшилась неизвестности, помогала даже тем, кого стоило бы лишить жизни. Таким, как Влас. Она путала мысли, сводила с ума и не понимала своей красоты.

Быть может, она не влюбится в шляха. Но и Власу не видать ее ласки. Не возьмет травознайка, боящаяся мужчин как огня, сама обжигающая их подобно пламени, за руку такого, как он. Он может сколь угодно крепко целовать Крапиву, она даже может ему отвечать… Но она никогда его не полюбит. Влас знал это, потому что и сам себя ненавидел.

* * *

Спустя всего-навсего половину ночи Крапива пожалела, что княжич оказался живуч. Выхлебав добрую часть их запаса воды, он решил, что достаточно здоров, и принялся командовать. Они с Шатаем непрестанно переругивались и, лекарка была в том уверена, непременно передрались бы, случись хоть одна остановка.

– Я родился в Мертвых зэмлях! – возмущался Шатай. – Я знаю дорогу!

Влас же спорил:

– А я говорю, надо забирать южнее! Там мы шли, там был родник. А без воды мы все одно подохнем!

– Нэ пришлось бы о том бэспокоиться, нэ выпей ты целый бурдюк!

– А кто виноват, что ты не догадался взять больше?

– У родника нас будут искать пэрвым дэлом!

– Не будут. Никто не подумает, что мы настолько идиоты.

И так повторялось снова и снова, пока не срывалась уже Крапива:

– Замолчите оба немедля! Эдак мы друг другу глотки перегрызем раньше, чем нас погоня настигнет! И это если она есть, та погоня…

– Есть. – Шатай гордо выпятил грудь, будто речь шла не о дикарях, спешащих по их души, а о добрых друзьях. – Дэти Мертвых зэмэль нэ прощают прэдатэльства!

– Тебе-то почем знать? – фыркнул Влас. – Ты больше не часть племени.

Рассвет занимался у самого горизонта, пока еще слишком робкий, чтобы озарить степь, но все ж достаточно яркий, чтобы беглецы могли разглядеть друг друга.

Под глазами у Шатая залегли глубокие тени, хотя прежде он легко мог не спать несколько ночей кряду. На лбу и подбородке его темнели свежие ссадины, соломенные волосы нещадно трепал ветер, но шлях не откидывал их с лица: ему не было никакого дела ни до них, ни до чего-либо еще.

Крапива прильнула к спине княжича, слишком изможденная, чтобы мстить ему за былые обиды. От Власа шел жар, и холодной