Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

– Шатай, миленький, я стану тебе женой! И княжича терпеть не могу! Но я должна его спасти, иначе от моего дома ничего не останется! Его отец…

Степняка словно ледяной водой окатили.

– Так ты поэтому сэла ко мнэ в сэдло. Ты хотэла. Спасти. Его. – Он отстранился.

– Прости меня, пожалуйста… Там моя семья… Они все, что у меня есть!

Шлях горько усмехнулся:

– А у мэня нэ осталось и этого.

Он медленно повел Крапиву через лагерь. Рожаница благоволила им, и мало кто встречался на пути, а встреченные проходили мимо лазутчика.

Когда же беглецы оказались возле валуна, на котором умирал Влас, Крапива остановилась:

– Я не уйду без него. Мне без него некуда идти!

Шатай тихо и горько рассмеялся:

– А я повэрил, что ты и правда… Будь по-твоему, аэрдын.

С одной здоровой рукой Шатай забрался на камень ловчее, чем Крапива с двумя. Наперво лекарка проверила, дышит ли княжич, и на миг показалось, что нет. Сердце сжалось, когда пальцы не нащупали бьющейся жилки. Как дорого травознайка дала бы за то, чтобы еще раз услышать насмешливый голос…

Влас тяжело вдохнул и поднял веки.

– Что, ни одной ночи без меня не можешь? – выдавил он.

Она и не поняла, почему кинулась Власу на грудь. Слезы покатились по щекам, а горячую кожу княжича хотелось покрывать поцелуями, залечивая раны.

– Дышать… – прохрипел Влас, и Крапива, опомнившись, разомкнула объятия. – Что же это, ты меня только умирающего ласкаешь? Я эдак недолго протяну…

Крапива и без его насмешки покраснела хуже бурака, благо в темноте никто не разберет. А уж о том, кого и почему ее проклятье жалит, и вовсе решила не думать.

– Шатай, дай нож!

Шлях словно ото сна очнулся. Протянул оружие и неотрывно следил, как лекарка бережно срезает путы.

– Помоги поднять его.

Влас, хотя и знатно отощал за дни в степи, да и до того не был излишне в теле, оказался на диво тяжелым. Крапива едва приподняла его торс, а о том, чтобы доволочь до коня, не могло быть и речи. Шлях не шелохнулся, и пришлось позвать его снова:

– Шатай!

О том, как выбирались беглецы из лагеря, говорить стыдно. Не иначе сами боги скрывали их от дозорных. К счастью, поднялся ветер, едва не сорвавший навес Стрепета, и многие кинулись его укреплять. Шатай взвалил княжича на закорки и, поймай его кто за эдаким непотребством, предпочел бы живым уйти под землю. Но с одной рукой иначе было не управиться, и он шел, проклиная собственную глупость и ту ночь, когда заглянул в окно тяпенской избы.

Ковыль мягко шуршал, пряча их следы, а сверчки заливались особенно громко, будто нарочно заглушая тихий шелест шагов. Степь вдруг перестала быть мертвой: она переливалась серебром звезд и порхала мотыльками у рыжих костров, скреблась мышами и хлопала крыльями сов. Громкой была ее песнь, куда там за ней услышать побег!

Крапива понадеялась, что и правда скинула Лихо с шеи, да не тут-то было! Когда ночь очертила темный силуэт навьюченного коня, Шатай замер.

– Что случилось?

– Конь нэ один.

И верно: силуэт раздвоился.

– Так хорошо ведь. Нам нужен был второй!

Шатай, в отличие от травознайки, в подобную удачу не верил. Даже своим любимцам боги не подносили подарки на ложке к самому рту, что уж говорить об их троице… Поэтому, когда из ковыля вырос человек, Шатай мало не обрадовался. Вот теперь-то все худо! Вот теперь все идет, как он и предсказывал!

Кривой, а это был именно он, недобро посмотрел единственным глазом на соплеменника. Шатай едва не скинул свою бездыханную ношу наземь, чтобы не позориться, но отчего-то не стал. Честь он уже потерял, так к чему теперь держаться за гордость?

Вот и все. Краткий миг радости, когда травознайка поверила в спасение, минул. Сейчас шлях свистнет, сбегутся дозорные… Убьют ли их на месте или оставят на солнцепеке, как Власа? И продолжат ли чтить обычай, или жизнь Крапивы тоже оборвется здесь?

Кривой цокнул языком и заговорил так тихо, что речь терялась в шуме ветра.

– В былые врэмэна, – сказал он, – я их помню, но ты, Шатай, уже нэ застал… В былые врэмэна, если в плэмени случался раздор из-за женщины, могла начаться бойня. Чтобы избежать ее, стэпи оставляли подарок. Никто нэ прикасался к жэнщинэ, но копали яму. И вэлели ей спуститься на дно. А послэ закидывали зэмлей. На повэрхности оставалась лишь голова, и смрадники могли клэвать ее. Тэх, кто учинил раздор, заставляли смотрэть.

У Крапивы горло перехватило, словно уже сейчас душили ее Мертвые земли. В ушах звенело, ноги подрагивали: беги, не стой! Но она лишь шагнула ближе к Шатаю с Власом. И верно, она принесла раздор в племя, но, случись пережить последнюю ночь в Тяпенках вдругорядь, снова села бы на шляховского коня.

– Ты нэ тронэшь ее, – прорычал Шатай, и Кривой хмыкнул почти одобрительно.

Крапива облизала пересохшие губы:

– Пропусти нас. Мы не хотим никому чинить зла.

– Драгу и Оро тоже?

Шатай вздрогнул:

– Они стояли у мэня на пути. Как и ты сэйчас, старик.

Кривой поднял безоружные руки, но не обманул этим никого: хоть и старый, а выхватить клинок он мог быстрее, чем иной юнец.

– Мнэ они нэ нравились, – сказал он. – А ты нравишься. И твоя жэнщина тоже. – Кривой безразлично повернулся к ним спиной и двинулся к своему коню. Взял его под уздцы и подвел к Шатаю. – Корми его досыта, – велел он и передал поводья.

Княжича удалось худо-бедно закрепить в седле, и к нему подсадили Крапиву. После Кривой отошел в сторонку и стал смотреть, как Шатай вспрыгивает на своего скакуна.

Сначала кони пошли тихим шагом, дабы не поднимать шум, и Шатай успел оглянуться на лагерь в последний раз. Кривой стоял, скрестив руки на груди. Он коротко кивнул Шатаю, и тот склонил голову в ответ.

Глава 11

Едва ли Влас мог вспомнить, что привело к первому унижению в его жизни. Кажется, он сам, взбешенный, кричал что-то отцу. Возможно, про то, что тот видеть не желал супругу, не то что прикасаться к ней. Или про то, что воинство насмехается над Посадником, неспособным приструнить собственную жену. А может, про то, что Влас надеялся… нет, молился всем богам о том, чтобы Тур не был с ним одной крови.

Он уже забыл, за что получил, но зато навсегда запомнил ее – звонкую, хлесткую