Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

Они упали одновременно, отворотившись друг от друга, как рассорившиеся дети. Но если подоспевшие шляхи подняли на руки вождя и принялись зажимать раны, то княжич удостоился лишь жестоких ударов. Всех сильнее бил Шатай. Бил за то, как ловко княжич обвел его вокруг пальца. За последний упущенный шанс. За вождя. Бил и не видел, как гадливо глядит на него аэрдын.

* * *

Стрепет велел сохранить пленнику жизнь, но нынче вождь лежал под нарочно для него поставленным навесом и шептал песнь Хозяйке Тени. Разъяренные шляхи и не вспомнили приказа. Едва не до смерти забив княжича, они все ж не убили его. Но лишь для того, чтобы, распяв за руки и ноги, привязать на вершине раскаленного камня. Княжича раздели догола, из свежей раны медленно сочилась кровь. Не теки в его жилах запирающее руду зелье, Влас давно бы скончался. Только поэтому грудь его едва заметно приподнималась, когда приближалась одна из больших черных птиц.

Смрадники – так называли их шляхи – были вечно голодны и могли клевать как мертвое, так и живое. Они раздирали твердыми клювами едва запекшиеся раны, испражнялись там же, где ели, и скребли когтями по запачканной землей коже. Голова умирающего бессильно моталась, и только стиснутые челюсти давали понять, что он вцепится в каждую тварь, что польстится на его глаза. Одна из птиц уперлась лапой в подбородок и, вытянув лысую шею, заклокотала. Но песнь смерти ей окончить было не суждено: Влас сомкнул зубы на облезлом крыле, и смрадник улетел, теряя перья.

Шатай валялся у подножия того же валуна грудой тряпок. Ему досталось куда как меньше, чем срединнику, но шлях наказывал себя за оплошность сам. Он упирался лбом в камень и скулил, как брошенный щенок. После ударялся головой снова и снова, до тех пор, пока не падал без чувств, лежал, а поднимаясь, повторял.

Лекарку не пускали ни к одному, ни к другому. И сварить лечебный отвар для вождя ей не дозволяли тоже: в недобрый час троица оказалась рядом со Стрепетом. Каждый желал ему смерти. Нет им веры!

Крапива свернулась калачиком малость в стороне от большого костра. Слышала, как Драг и Оро вполголоса ругаются, решая, стоит ли казнить хельге. И скоро договорились, что если Стрепет не выживет, то стоит. Слишком уж многие после Круга поддержали безродного Шатая. Веревка, коей девку привязали, нещадно давила, но хватало и радости оттого, что накинули ее на ногу, а не на шею. Крапива ковырнула ногтем твердую иссохшую землю и проговорила:

– Непутевую дочь ты взрастила, матушка-Рожаница…

Когда палящий зной сменился холодом, а смрадники покинули свой пост, Крапиве от жажды начало мерещиться дурное. Редкий желтоватый ковыль шевелился против ветра. Ростки пригибались, и казалось, что кто-то невидимый идет по траве. Шелест баюкал и исцелял, утешал, гладил по спине, а сгущающаяся Тьма укутывала девицу пуховой шалью.

Пыльца поднялась в воздух желтоватым туманом, а Крапиве на миг показалось, что откуда-то изнутри этого тумана доносится жужжание.

– Я слышу…

Но звук пропал раньше, чем удалось в него поверить.

Крапива осторожно ощупала веревку на ноге, но та тут же натянулась, и из темноты донесся бас Драга:

– Жэнщина, сиди смирно!

Силуэты ближников, очерченные пламенем, казались огромными. О том, чтобы сбежать от эдаких богатырей, нечего и думать. Да куда бежать? Окрест ни души, и даже если удастся добраться до Тяпенок, без княжича их все одно не уберечь.

Крапива попыталась хоть малость ослабить узел, но стоило пошевелиться, как Драг, сдавленно выругавшись, направился к ней:

– Нэ будь ты дщерью Рожаницы, выбил бы из тэбя дурь!

Девица сжалась в комок, когда он встал над нею. И уж подавно она не обратила внимания на то, как второй силуэт – Оро – покачнулся и медленно завалился на бок.

– Чего тэбэ? – рыкнул Драг.

Крапива тихонько попросила:

– Пить… И веревка… давит.

– Нэ нравится сидэть на привязи? Вождь принял тэбя в плэмя, а ты отплатила ему прэдатэльством! Тэбя стоило бы закопать в зэмлю за это!

– Я не хотела ему зла. Никому не хотела…

– Ты жива лишь для того, чтобы поднэсти дар Змэю. И может, нэплохо, что он нэ чтит обычаев.

На этих словах горло его перечеркнула черная улыбка, а голова запрокинулась. Драг тяжело осел на землю, а позади него, еле держась на нетвердых ногах, стоял Шатай. В руках он сжимал окровавленный нож.

– Цела, аэрдын?

Уж что Шатай умел, так это красться незамеченным. И пусть убить соплеменника исподтишка, подло пырнув ножом, было великим позором. Он хлебнул позора уже тогда, когда позволил срединному ублюдку напасть на вождя. Он отказался от всего, что связывало его с Иссохшим Дубом, когда принял решение. Страшное, но единственно верное.

И тут бы кинуться на шею спасителю, но вместо того Крапива, как в бреду, подползла к Драгу на коленях:

– Он умер…

– Он стоял у мэня на пути, – отрезал Шатай, и голос его почти не дрожал.

– А второй?

Шлях пожал плечами. Хотел казаться равнодушным, но тело выдало обман, судорожно дернувшись.

– Я выбрал тэбя.

Глаза его сияли в темноте. Безжалостные. Пустые. И как Крапива прежде не замечала этого? Шатай был так же страшен, как Влас. Девка ахнула:

– Как Влас? Живой?

Шлях одеревенел:

– Надэюсь, нэт.

Он опустился на колени, чтобы распустить узел, и руки его были так же холодны, как лезвие ножа, которым он оборвал две жизни.

Когда дело было сделано, Шатай сказал:

– Ты будэшь тиха как мышь. Многие уже спят, а тэ, кто бодр, стэрэгут вождя. Конь ждет нас. В сумках вода и крупа. Если… Случись что, уезжай бэз мэня и двигайся на запад.

Как тяжело дались ему эти слова, мог бы понять лишь тот, кто предавал собственное племя.

– Шатай…

– Я выбрал тэбя, аэрдын. Отнынэ ты – мое плэмя. И я должен тэбя защитить.

Она робко потянулась к спасителю, но пальцы замерли, не коснувшись щеки. Страх сковал ее. Крапива закусила губу:

– Шатай… Я не могу бросить Власа.

– Аэрдын…

– Он умирает. Он из моего народа.

– Конь нэ выдэржит троих.

– Значит, возьмем еще одного. Шатай, пожалуйста!

– Нэт. Я желаю ему смэрти.

Уж это она своими глазами видела, когда Шатай жестоко избивал пленника! Бил так, как бьют не преступника, а соперника.

– Прошу тебя! Медлить нельзя! Он… он нужен мне!

Искушение оказалось сильнее рассудка. Шатай поймал ее ладонь в свою, но тут же отпустил: Крапива обожглась.

– Ты любишь его? Его, нэ мэня?

Крапива вспыхнула:

– Да как тебе…

Шатай был страшен, но участь