Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

— «Оловянные солдатики походили друг на друга как две капли воды, и лишь один отличался от своих братьев: у него была только одна нога. Его отливали последним, и олова немножко не хватило. Впрочем, он и на одной ноге стоял так же твердо, как другие на двух…»

Омега, наигрывая, смотрит куда-то вниз, настроение у него раздумчивое, он сам подпадает под магию строк сказки.

— Стоп! — останавливаю я его, — запомнил состояние своё?

Лотти кивает.

— Так! Людвиг иди сюда, — зову я альфу, — вот, представь — сцена здесь, — показываю рукой, — здесь правый край, там левый. Домик Жизи будет стоять там. Жизи, иди сюда. Ты в домике. Тебя пока не видно. Людвиг, тебе скучно и тоскливо. Все твои товарищи в коробке, а ты остался один. Но… ты солдат. Ты не можешь без них — они… вы все вместе. Но ты не такой. У тебя одна нога. Этим ты отличаешься от них. Из-за этого не можешь за ними угнаться. Но и оставить ты их не можешь. Осознаёшь это вот всё. Днём тобой играют дети. А ночью, после полуночи, ты оживаешь. И видишь, что остался один. И тебе тоскливо. И, чтобы развеять эту тоску, ты маршируешь и разговариваешь сам собой. Погнали! Лотти — музыку.

— «Ах, как грустно одному маршировать, самому себе команды отдавать…», — засипел Людвиг без выражения.

Да-а…

Лотти отвернулся к стене. Улоф, внимательно наблюдавший за моими режиссёрскими потугами, хлопнул себя по лицу. Жизи вскинулся:

— Людвиг! Людвиг! Не так! Ну, ты что? Вот оме говорит как надо!

Омежка подскочил к Людвигу и начал его тормошить за руку как тогда в переулке.

— Отстань, Жизи! Делаю, как могу.

— Ладно, — прерываю я излияние эмоций Жизи, — путь пока весь текст озвучит и походит туда-сюда. Давай, Людвиг.

Тот механически твердит текст, ходит вправо-влево.

Чёрт с ним! Пусть пока так. Нам сейчас важно прогнать весь сценарий, чтобы установить последовательность действий одного актёра за другим.

Людвиг закончил ходить и читать, остановился, глядя на меня.

— Жизи, теперь ты. Смотри. После полуночи, дверки твоего домика раскрываются, ты выходишь на порог. Смотришь вверх, на звёзды, а затем начинаешь танцевать. Лотти нам музыку обеспечит. Лотти! — командую я и омега начинает перебирать струны лютни.

— Жизи, взмах рукой и одновременно взмах ногой! — координация у него хорошая, упасть не должен, — в эту сторòну. Стой! Смотри, — начал я объяснять движения танцовщика, — выходишь. Останавливаешься у косяка, касаешься его рукой, голову тоже к нему чуть наклоняешь. Вскидываешь взгляд вверх. Вздыхаешь. У тебя мечтательное настроение. Романтика, понимаешь. Ночь, звёзды. Тебе чего-то хочется, но ты не понимаешь чего… А, поскольку, ты танцовщик и ничего больше не умеешь, то ты выходишь и начинаешь танцевать. Твоё тело говорит вместо тебя. Оно твой язык. Именно поэтому у тебя нет слов. Спускаешься со ступенек и вот здесь танцуешь. Руки вверх! Обе! Стой! Не так!

Я показывал, как, по моему мнению, должен двигаться танцовщик.

— Потом оборот. Сначала ты солдата не видишь. Людвиг, иди сюда. Стоишь тут. Ты замер. Ты увидел красоту. Не видел никогда такого, в первый раз. Понятно? — объяснял я состояние солдата, — Ты поражён в самое сердце…

Альфа хлопал глазами, не понимая, чего я от него хочу. Демоны!

— Стой, Жизи! — остановил я вертевшегося и изображавшего танец омежку.

— Людвиг, давай вспомни, что-то такое в свой жизни, что тебя удивило…

— Это… было…

— Удивило и обрадовало одновременно. Вызвало восторг. Было?

Тот кивнул головой.

— Вспоминай!

Людвиг сделал напряжённое лицо.

Ну, хоть так…

— И ещё, — опять ему я начал пояснять, — Вот это, — мой палец указал на Жизи, — не Жизи, которого ты знаешь, не Жизи, что всё время верещит, тормошит вас всех, боится крыс и которому ты локтем в бок тыкаешь. Это — первая и последняя любовь всей твоей короткой солдатской оловянной жизни. Это тот, кто прыгнет к тебе в огонь и умрёт вместе с тобой… И именно так ты должен смотреть на него. Зрители должны понять это. Не сделаешь — ничего не получится. Вы с ним стали истинными. Ты увидел его и всё! Мир рухнул! Перестал быть таким, каким ты его знал. Всё стало другое. Всё окружающее ты теперь видишь сквозь него. А он сквозь тебя… И от него свет идёт. И только ты его видишь и больше никто. Потому, что его свет — он только для тебя. И его жизнь, она тоже только для тебя. И твоя жизнь — только ему. И он точно также видит твой свет. И этот твой свет — только ему. А зрители… У них, у всех, кто, естественно, постарше, есть свои истинные. Они знают, как это — иметь истинного. И их обмануть невозможно. Ты должен напомнить им — как это, когда кто-то кому-то становится истинным. И в этом смысл, главный смысл этой сказки…

Я выдохнул. Лицедеи окружили меня. По лицу Жизи беззвучно текли слёзы. Лотти, огромными глазами смотрел на меня, следил за каждым моим движением. Улоф прикрыл лицо сморщенной ладонью, пальцы его дрожали. Людвиг стоял неподвижно, отведя взгляд в стену. Медленно моргнул, сглотнул комок в горле, проскрипел:

— Оме… я не смогу… Зачем вы… Я не буду…

— Сможешь, Людвиг, сможешь. И будешь. Ты должен. И знаешь почему? — я подошёл к нему вплотную, — потому что ты — лицедей! — я толкнул его пальцами обеих рук в грудь, — Они! Там! — я вскинул руку, показав куда-то наружу, в дверь, — Они зрители. Они пришли развлечься. Посмеяться над тобой. Ты шут! Гаёр! Шпильман! Но вот ты говоришь им что-то такое, что цепляет всех. И тебя тоже! И ты выворачиваешь перед ними свою душу — смотрите! Смейтесь! И они смеются! И даже кидают в тебя чем попало — смешно же! Но смеются не все. Это если ты всё сделал правильно. Сумел. Смог. А выворачивать душу всегда больно. До слёз. Но твои слёзы… Их никто не видит. Никогда! Тогда эти вот, которые не все, те, до которых ты смог достучаться, показать им нечто великое, неважно, высокое или низкое, они тебе аплодируют. И ты берёшь и ведёшь их за собой. Туда, куда сочтёшь нужным, куда захочешь. И они пойдут. А за ними пойдут и те, кто смеялся и бросал в тебя всякое. И тогда ты — бог! Ты, презренный скоморох, поднялся так высоко, что оттуда, с этой высоты, ты видишь их души. И внутри у тебя возникает что-то такое… и ты чувствуешь, что можешь