Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

не практиковались, да и решение о проведении такого опроса как раз и зависело от тех, кто участвовал в оргиях. А те, кто догадывался или случайно узнавал об этом — ведь искусники чувствуют ложь, при странных обстоятельствах пропадали на заданиях.

Начальник SS имел постоянного любовника и не горел желанием принимать участие в групповухах. Более того, публично не раз заявлял о своей непримиримости к подобного рода отношениям, что создало ему славу поборника нравственности. Но те кому было надо, знали, начальник — свой. И уж о чём не догадывался практически никто — это то, что грозный начальник всемогущей и страшной SS — самый разнузданный нижний в их паре с его любовником. Нижний, готовый принять от верхнего, что угодно, вплоть до копрофилии. Об этом знал только Абель. Очередной любовник Тёмного Ящера. Уже третий по счёту. Два первых окончили свои дни, «случайно» погибнув на, казалось бы, безобидных заданиях в пределах города — слишком длинные языки у них оказались, да и надоели быстро. При этом, Тёмному Ящеру нравились альфы крупные, брутальные, за два с лишним метра ростом, а поскольку к искусникам он относился с некоторой опаской — с такими-то склонностями в интиме это неудивительно, то старался подбирать себе «тела», как он их называл, из бывших искусников, тех от кого отвернулась Великая Сила. Товар этот был штучным. Отверженных Силой искусников было мало и один из них — Руди, давно уже попал на карандаш к Тёмному Ящеру.

А тут я… Такой весь из себя. Беру Руди за химон и тащу обратно к Силе. А ему уже чёрную кожаную портупею и хлыст приготовили.

Мы с Тёмным Ящером переместились в его спальню. Повалив обездвиженное тело на просторную кровать, я быстренько пробежался телекинезом по шкафам и комодам, обнаружив немало интересного — наборы кожаных ремней, кляпов и плагов всех размеров, маски для головы с прорезями для глаз и рта, кожаные же ошейники, наручники и кандалы для рук и ног. Ткнув пальцами в тонкую заднюю стенку платяного шкафа, отодвинул её и в стенной нише размером вполкомнаты, открывшейся мне, увидел косой крест из толстых брусьев с креплениями для рук и ног. Хо-хо…

Вот и сам Тёмный Ящер, растянутый на этом кресте за руки и ноги лицом к стене, крутит тощим задом, вымаливая от Абеля несколько ударов плетью. И тот не отказывает своему любовнику. Размахнувшись, со свистом, что есть сил, хлещет тощее бледное тело, стонущее от боли, разрывающей нервные окончания и от наслаждения смешанного с унижением.

Образ ползающего на коленях по каменному полу, обнажённого, исхлёстанного до кровавых полос, тела Тёмного Ящера, возник передо мной. Ящер слюняво целует пальцы на ногах любовника, захлёбываясь восторгом, мусолит кожу голеней и бёдер могучего альфы и, подобравшись к паху, зажмурив от удовольствия глаза, с улыбкой сумасшедшего принимает на лицо горячую жёлтую струю. Брызги мочи разлетаются в сторòны, поток тёплой жидкости течёт по губам, подбородку, заливает грудь…

Снова вернулся к лежащему на кровати телу. Схватил его голову в руки и, сжав с боков и глядя в широко раскрытые белёсые глаза (у него даже глаза какие-то бесцветные!), начал внушение о том, что он всё, что хотел выяснить относительно оме Ульриха, маркиза Аранда, уже узнал и никаких претензий к нему не имеет. Более того, он решил дать указание прекратить оперативную разработку маркиза и его окружения, как людей максимально лояльных Лирнессу и Схоле. Про Руди он забыл совсем. Такого человека никогда не было.

Оперативное дело на Руди, хранившееся в сейфе в кабинете, было мной изъято и сожжено пирокинезом над заливом.

Что ещё?..

Внушение Тёмному Ящеру было в самом разгаре, когда я почувствовал томление в груди. Тоска наваливалась сильнее и сильнее.

Бросив Тёмного Ящера на кровати и избирательно стерев ему память последней пары часов — затирал своё присутствие в его кабинете, я рванул домой…

Машка встретила меня во дворике недовольным мявом — где шатаешься, полуночник, спать давно пора.

Стараясь не шуметь, пробежался на цыпочках по первому и второму этажам. Послушал — всё ли в порядке?

Все на месте, все спят.

Вивиан расположился в моей спальне. На кровати. Вон раскинулся. Сдвинув почти полностью обнажённого омегу в сторòну — на нём были надеты только крохотные стринги, что называется из трёх верёвочек, только спереди кусочек ткани в полладошки — любимый фасон Шиарре, я осторожно пристроился рядом.

Тропическая ночь позволяла не укрываться совсем — было настолько тепло. Поэтому я, закинув руки за голову так и лежал, размышляя над полученной информацией.

Какая всё-таки гадость! Будто бы в дерьме извалялся.

Нет! Не уснуть!

Пойду, помоюсь. Ощущение такое мерзкое.

Смыть надо!

Долго стоял под горячими струями душа, разогреваемого прокинезом. Крепко растёрся полотенцем, просушил свою гриву телекинезом и, как был — голый, завалился в кровать. И тоска немного отпустила вроде бы…

* * *

Утром, ещё до света, долго, до хруста косточек, потягивался, вытягивая руки за голову. Вивиан тоже пробудился и, обнаружив меня без одежды, тут же прильнул к моему телу, искусно прикасаясь губами к шее, к плечам, к груди, захватывая соски, вставшие торчком под его настойчивыми прикосновениями. Омега и сам возбуждался больше и больше — об этом свидетельствовал разгорающийся в его голове красный свет.

Стой! Я прихватил коротко стриженую головку в ладони.

— Веник спит, — шепнул я в маленькое ушко, подул и чмокнул в темя и пристроил голову омеги на плечо — так полежим пока.

Предвиденье меня не обмануло. Стоило нам успокоиться, как Веник завозился в своей кроватке, молча, пыхтя, встал, внимательно оглядел нас, лежащих в обнимку и едва прикрытых простынёй, и полез к краю постели — на горшок.

По плану у меня сегодня занятия с Кларамондом.

Дом посла встретил меня тишиной и ускользающими взглядами прислуги с глазами на мокром месте, открывшей дверь. В последнее время, после того, как Кларамонд стал адептом Великой Силы, в доме Краутхаймов атмосфера разительно изменилась. Ребёнок, неосознанно стремясь к психологическому комфорту, транслировал окружающим любовь и благорасположение. Пусть и как стихийный менталист. И люди, до того грызшие друг друга, потянулись и к Кларамонду и к другим членам семьи.

Раздоры были забыты и семья фон Краутхайма неожиданно оказалась очень дружной и любящей друг друга. Прислуга в доме посла души не чаяла в маленьком искуснике, любившем всех. Любившем не за что-то, а просто по факту нахождения рядом с ним кого-либо.

Я, по началу зыркавший на отца семейства, так и не забывшего