Девушка из другой эпохи - Фелиция Кингсли

талант выражаться намеками: она говорила обо всем, никогда ничего не уточняя. К собственному прискорбию, я не знаю ничего, кроме следующего: она хотела уйти от мужа; она знала, что у него другая женщина, и не чувствовала себя в безопасности; она хотела уехать из Дювиль-Даунс и не могла уехать сама; семья бы никогда ее не приняла из-за скандала; ей нужно было что-то передать в «Кроникл», но не знаю ни что это, ни откуда взялось. Единственное, в чем я уверен, так это что она умерла, а обвинили в ее смерти меня, хотя я даже в мыслях ее не коснулся. – Внешнее спокойствие, с которым он говорил до этого момента, дает трещину, и Бенджамин разражается отчаянным плачем. – Я честный человек, я всегда выполнял свой долг, защищал свою страну и соблюдал закон. Считал, что мне повезло вернуться с поля боя невредимым, и теперь не понимаю, почему сейчас сижу здесь, что я сделал и кому, раз оказался в шаге от виселицы.

Бенджамина сотрясают рыдания, и у меня сжимается сердце.

– Мы здесь как раз за этим – мы хотим выяснить правду, найти убийцу Эмили и освободить вас.

Ридлан ничего не говорит, только открывает дверь и свистом подзывает тюремщика.

– Вот гинея, – говорит он, достав монету из кармана и подсунув ее мужчине под нос. – Если хочешь еще, то постарайся, чтобы узнику всегда хватало еды и воды, чтобы он мог привести себя в порядок и находился в чистой камере. Если он умрет, больше не получишь.

– Вы кто? – подозрительно спрашивает надзиратель.

– Деньги.

Тот в ответ прячет монету в карман, а затем приносит поднос с железным кувшином с водой и краюху хлеба, в которую Бенджамин вцепляется с такой жадностью, что я боюсь, что он подавится.

– Реб… Эм… Гораций, идем, – повелительно зовет меня Ридлан. – Бенджамин, мы вернемся.

– Горничная Эмили, – произносит тот с набитым ртом. – Если кто и видел ее до последней минуты, то только она.

– Как ее зовут?

– Эмили звала ее Пенни, но фамилию не знаю. Спросите про Пенни.

– Так, на выход, посещение закончено, – велит второй тюремщик, открывая дверь камеры. – Убирайтесь.

– Не вы нас сюда сопровождали, – замечает Ридлан.

– Смена караула, – сухо отвечает тот. – У нас тоже есть жизнь.

– И смена формы, – замечаю я, заметив, что его китель отличается от других.

Мы оставляем Бенджамина и выходим в узкий коридор, истыканный другими такими же глухими дверьми, и тут меня оглушает удар по голове.

28

Все еще не до конца придя в себя от удара, я оглядываюсь в поисках Ридлана.

Он тоже лежит на полу, сбитый сопровождавшим нас охранником, который сейчас замахивается на него ножом.

Ридлан защищается, их позиции несколько раз меняются, но ни один пока не берет верх.

Мы находимся в такой отдаленной части тюрьмы, что за помощью пришлось бы бежать, а бросить его я не могу. Пришло время использовать «коготь». Но, к сожалению, его на пальце больше нет – должно быть, соскользнул, когда я упала, а сейчас едва ли подходящий момент для поисков на четвереньках в тусклом свете.

Бросаюсь на нападающего всем своим весом, так как от волнения не могу придумать ничего лучше.

Но он высвобождается, грубо дернув меня за руку, а потом блокирует рубящий удар Ридлана.

Я снова оказываюсь на земле, ударившись еще сильнее, и тут из манишки рубашки выпадает моя последняя надежда, которой я до этого не сообразила воспользоваться: перцовый баллончик.

Всегда, во время всех вечерних поездок в метро или автобусе, во время прогулок в Лондоне будущего, я держала его под рукой, но так ни разу и не использовала. Сейчас, в 1816 году, пришло его время.

Хватаю баллончик, направляю прямо в лицо этому одержимому и распыляю перцовую взвесь в глаза.

Тот не понимает, что происходит, но через пару секунд отпускает Ридлана и хватается за лицо, крича:

– Жжется, жжется-я-я!

– Что вы с ним сделали? – спрашивает Ридлан.

– К сожалению, ничего смертельного, – отвечаю я.

Ридлан поднимается на ноги, потом поднимает меня:

– Уходим.

Мы бежим прочь, практически вслепую, и наконец находим выход у складов с довольствием и добираемся до экипажа, который ждет нас у Олд-Бейли[32].

– Вы в порядке? – спрашивает Ридлан, когда мы уже едем.

– А вы?

– Я первый спросил.

– Я в порядке, – заверяю я.

– В этот раз место раненого ваше, – замечает он, указывая на мое левое колено, где штанина порвалась и пропиталась кровью.

– Это просто ссадина, мне не больно.

– И это меня вы ругали за преуменьшение.

– Правда, это только ссадина, и все, – настаиваю я. – Даже кровь больше не идет, а к тому моменту, когда мы приедем, все вообще начнет заживать.

– И все же мой моральный долг – позаботиться о вас так же, как и вы обо мне.

Мы снова оказываемся в спальне Ридлана, поменявшись ролями.

В этот раз пациентом становлюсь я.

– Дайте угадаю: Азмаль снова где-то в городе, следит кое за кем по вашему поручению?

Он кивает.

– На кровати вам будет удобнее, – говорит он, указывая мне в ту сторону. – Однако, чтобы я мог осмотреть рану, вам придется снять штаны.

– Будь девственницы в вашем вкусе, прозвучало бы как весьма недвусмысленное предложение, Ридлан.

– Какой мужчина станет делать недвусмысленные предложения женщине после нападения?

– Пират? – предполагаю я.

Он открывает платяной шкаф и протягивает мне сложенную и вкусно пахнущую ночную рубашку.

– Откуда у вас женская ночная рубашка в шкафу? – с любопытством спрашиваю я. – Всегда держите парочку на крайний случай или ее оставила одна из ваших любовниц?

– Ни то ни другое, – отвечает он с порога ванной комнаты. – Рубашка ваша. Вы оставили ее здесь той ночью, когда мы отправились в Саутворк. Я велел ее постирать и отгладить.

А. Точно. Все саркастичные ответы испаряются из головы.

– Спасибо.

Я быстро переодеваюсь и сажусь на кровать в ожидании Ридлана.

Она огромна, у изголовья множество подушек.

Кровать так и манит, и я растягиваюсь на покрывале. И мне так мягко, я будто лежу на облаке, и если бы уснула здесь, то проспала бы десять лет подряд.

Подушки пахнут лакрицей и мятой, его запахом. Инстинктивно я зарываюсь в них лицом и глубоко вдыхаю.

Такой вкусный запах…

– Вы, я вижу, удобно устроились, – возвращает меня в реальность его голос.

– Более чем удобно. Вы, судя по всему, не пренебрегаете домашним комфортом.

– Я не пренебрегаю ничем и стараюсь всегда окружать себя лучшим. – Он садится на кровать и кладет