Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

но меч уже был в руках у Стрижака. Охранники купца быстро переглянулись и бросились бежать. Уж они-то знали, чего стоит обученный владеть мечом с малых лет воин. Доморад принялся отступать.

– Что ж, убьешь безоружного, боярин?

– Как ты с нами хотел, так почему бы и нам не сделать? Князю честно всё обскажу, и вон, даже видаки у меня есть на этот случай.

Стрижак теснил купца к обочине; тот пятился, споткнулся, упал, пополз на карачках.

– Не губи! – взвыл он. – Не губи! Всё расскажу. Расскажу, как задумали князя приворотным зельем опоить, про планы коварные бабы одной дурной.

– Немного стоят твои сведения, – усмехнулся Стрижак. – Коварство сие мне уже и так известно. Так что? Есть у тебя еще что-то, ради чего жизнь твою никчемную пощадить должен?

– А про Бурогнева тоже знаешь? – Доморад тяжело дышал.

– Брата князя покойного? Про него говоришь?

– Скажу, если клятву дашь, что отпустишь меня.

– Да стоит ли твоя тайна моей милости? Знаю я, что он спит и видит, как бы самому князем в Семидоле стать. Не нравится ему удельным князем в Молодине сидеть. Эка невидаль!

– Так и есть, – Доморад сел на землю, уперся руками в колени. – А не знаешь ты, что задумал он коварство великое. Жена у него чарами владеет, да непростыми, от Чернобога они у неё.

Стрижак сразу вспомнил слухи, что ходили по Семидолу про жену Бурогнева: будто приносит она кровавые требы на капище, что возле их города Молодина в лесу находится.

– Говори! – он прижал меч к груди купца.

– Поклянись, что отпустишь. Уеду из Семидола, белый свет большой, найду себе место в других краях.

Тут Стрижаку пришлось задуматься. Отпустить злодея плохо, но тащить на правеж в город, там сведения из него вытаскивать – только время терять. Да и Милава дороже ему сейчас любого иного дела. Да и можно подумать, не знает он мысли и чаяния брата князя Премислава? Их в Семидоле каждая собака знает. Семидольский престол ему нужен. Опять наверняка средство ищет, чтоб народ подначить, вече созвать: мол, не люб нам нынешний князь, давай другого, то бишь Бурогнева, конечно?

– Хорошо. Клянусь. Дам уйти живым, не поведу к князю на суд, но тоже с условием. Клянись, что впредь в Семидоле не появишься никогда. А если нарушишь слово, быть тебе плетьми битым прилюдно и клеймо на лбу выжгут, как клятвопреступнику. Так что, будешь в свою очередь клясться?

Доморад закивал часто-часто, того и гляди голова отвалится.

– Клянусь богами светлыми: если нарушу слово, пусть молнией меня Перун поразит. Слушай, боярин, дело Бурогнев страшное задумал. Обряд его жена свершила на засуху великую, чтоб сорок дней ни капли влаги на землю не упало. Уже горят леса по окраинам, а князю докладывать о том не велено. Многие бояре с ним заодно, они князя в неведении и держат.

– А тебе какой резон с ним заодно быть? Сгорит урожай, чем торговать станешь?

– Кто заранее о беде знает, тот всегда при барышах остается. Я уж товары свои распорядился получше схоронить, да зерна и другого съестного припасти. Голод настанет – за любые деньги мое зерно брать будут.

– Вот же выжига! – воскликнул за его спиной Горыня, но Стрижак жестом велел ему замолчать.

– От кого сие слышал? Или сам видел, как обряд свершался?

– Куда мне! Но тиун Бурогнева как-то в лавку пришел, искал что-то по приказу хозяина; я его угостил на славу, чтоб полезное знакомство свести, он и проболтался в пьяном угаре.

– Так то пьяная болтовня, может, и была? А ты и поверил?

Доморад покачал головой.

– Леса-то еще даже и не горели тогда, а вот когда сохнуть все начало, да дождей не было почти месяц, так и полыхнуло. Об том разговоре я и вспомнил и понял, что не бред то был.

Стрижак опустил меч, махнул рукой.

– Иди. Отпускаю, как обещал.

Дважды повторять купцу не пришлось: так припустил он по дороге, что пыль столбом. Стрижак повернулся к Вилюю; тот попытался на колени упасть, но его остановили.

– Ладно, повинную голову меч не сечет. Вовремя одумался ты; на том и порешим, твои проступки забыть. Но как, скажи, Милава тебе жизнь спасла?

Вилюй тронул руками грудь.

– Вот тут меня топором пробили, когда разбойники напали. Я уж с белым светом прощался, но тут на помощь нам воин на коне чубаром прискакал. Вон на этом, – он ткнул пальцем в Чубарку.

Чубарка недовольно фыркнула и топнула копытом.

– Кобылица ж это, – поправил Стрижак Вилюя.

– Да было ль мне время разглядывать? Я уж холодеть начал. И тут подходит этот воин и яблоко мне протягивает: «Съешь», – говорит. Ну, мне терять нечего, я и откусил. И знаешь… – Вилюй закатил глаза, – ничего слаще и вкуснее не ел. Боги светлые в Вырии такие яблоки вкушают. А как доел яблоко, так рана моя сама затянулась; встал я, будто и не было ничего. Да и помолодел чуток. Верно-верно. Жена подтвердит. А воин этот девицей оказался, о чем я позже узнал. Такие вот дела.

Стрижак поскреб бороду. Яблоки, значит…

– Какие из себя они? Красные с золотыми прожилочками?

– Точно такие! И вот отчего Доморад девицу за себя взять захотел, чтоб яблоки она ему такие выращивала. Все говорил, что за эти волшебные яблоки люди последнее отдавать будут.

Тут было над чем подумать. Стрижак сел верхом, и снова в путь тронулись. Вилюя с собой позвали; он и не возражал.

Скоро уж и село покажется; оттуда он надеялся в Семидол гонца снарядить, сообщить Туриле, чтоб подмогу прислал.

Еще на солнце он поглядывал: день к закату шел. Два дня из отпущенных Мореной у него оставалось, чтоб Милаву ото сна пробудить, а как это сделать – он пока не придумал.

Глава 36. Яблоневая песнь

В Прибытково добрались вечером, уже звезды на небо высыпали, собаки взлаивали за высокими заборами. Кое-где в окнах вспыхнул тусклый свет лучины; кому-то, видать, интересно стало, кого на ночь глядя принесло.

– Эт ты, Будивой? – окликнули из-за забора. – Ох, заждались мы тебя! Что ж ты, староста, нас тут бросил?

Будивой остановил лошадку.

– Как это бросил? Я ж заместо себя Судишу оставил, он хозяин справный и дело знает.

– Дело-то он знает, да уже который день хворый лежит, – говоривший вышел из тени и оказался мужичком с плешью на голове и реденькой бородкой. Он как-то странно глянул на старосту и с непонятной гримасой пояснил: – Зашибло его яблоней.

Будивой хмыкнул от неожиданности.