Не поддающийся (чувствам) - Дарья Волкова

– Я был на ней женат!

– А теперь она моя.

Так, уважаемые, давайте, вы отложите свое мерянье авторитетами до другого момента!

Уважаемые люди поворачиваются ко мне и хором:

– Рассказывай.

Я спрашиваю взглядом разрешения у Петровского. В конце концов, на данный момент именно он – старший мужчина, который отвечает за Рену. Пока так. А мой отец тут вообще оказался неожиданно для всех. Хотя, наверное, оказался кстати.

Петровский кивает. Спасибо, что хоть тут решили ничем не меряться!

Мой рассказ сухой. По возможности краткий. Без некоторых деталей, которые Рена мне поведала на эмоциях, но я не считаю возможным это все кому-то еще рассказать. Да и без этих деталей рассказ производит впечатление. Отец просто хмур. Петровский в бешенстве, хотя люди его профессии должны уметь прятать эмоции. Петровский с этим справляется, но не сразу. Я успеваю увидеть налившуюся вену на виске и потемневший взгляд.

Отец молчит, хотя я вижу, что ему есть что сказать. Мне вообще предстоит большой и серьезный разговор с отцом по итогам всех этих событий, но это потом. А сейчас отец молчит, признавая право Петровского говорить и решать первым. Аир начинает медленно, будто сквозь силу:

– Ни разу не пользовался своими служебными связями… – а потом, словно приняв решение: – Хотя бы раз надо.

– Имеет смысл съездить на место и посмотреть. Может, обойдемся своими силами. Без служебных связей, – теперь уже говорит отец. Петровский после паузы кивает. – Тогда поехали все втроем. На моей.

Жду спора, но Петровский снова кивает.

– Хорошо. Люблю, когда меня возят. Руки свободны.

Так, только не начинайте снова!

– Рус, за руль.

А, вот какая у меня роль? Я, знаете ли, не согласен! Никто меня, разумеется, не спрашивает. И мне, как младшему, и в самом деле приходится садиться за руль. Хорошо, что дождь совсем кончился. Какой-то совершенно безумный сегодня день. И он, в отличие от дождя, еще не закончился.

Я знаю только примерное направление, по нему и двигаюсь. Точного адреса у меня нет. Зато он есть у отца.

– Я нашел адрес Авдеева.

– Только сейчас? – фыркает Петровский.

Только не начинайте это снова! Удивительно, но они оба устроились сзади. Видимо, чтобы не начинать спор о том, кому ехать впереди. Правильно, это место за Реной.

Ввожу в навигатор адрес, прикидываю маршрут. Оборачиваюсь назад. Оба сидят, уткнувшись в телефоны. И ведь явно не рилсы смотрят! Кажется, с каждым километром и секундой моя роль во всем этом становится все меньше и меньше. А меня это не устраивает.

Ладно, доберемся до места, там видно будет.

***

Я уже знакома с матерью Рустам, и при первой встрече она произвела на меня неоднозначное впечатление. А теперь она еще и мутит с моим дядей. Но все это словно стирается, забывается. И когда она переступает порог, запирает дверь и раскидывает руки, я…

Не знаю, не понимаю, как оказываюсь в объятьях Танзили Ильмановны. Она гладит меня мягкими руками, от нее чем-то вкусно и сладко пахнет, а я… Я реву. Безобразно и внезапно реву. Не могу остановиться. А она все гладит и гладит меня, что-то говорит негромко, даже, кажется, на незнакомом мне языке. А я реву. В моих слезах есть все – и сегодняшний страх за Рустама, и тот страх, который был на даче Авдеева, и совсем давнишний, тот, самый первый страх. И сейчас он вытекает из меня вместе со слезами. Оставляя, в конце концов, опустошение. И облегчение.

Танзиля Ильмановна четко чувствует этот момент, разжимает руки. Я еще дышу тяжело, как это бывает после бурных слез. В глаза матери Рустама мне смотреть стыдно. А она заправляет мне выбившуюся прядь за ухо и говорит мягко:

– Иди-ка, умойся. И будем чай пить.

Чай мне сегодня уже предлагал Каминский. А в итоге я буду пить чай с матерью Руса. Идеально. И я иду в ванную, чтоб смыть с себя остатки слез, а с ними – страха. Его точно больше нет со мной.

Танзиля Ильмановна обладает удивительным даром создавать вокруг себя уют. Именно это ощущение – уюта – охватывает меня, когда я вижу стол с пестрым чайником и пиалами. Сервированными для чаепития столами меня, спасибо Ленэре, не удивить. Но это ощущение уюта и тепла просто от вида чайника и чашек – впервые.

– Садись-ка, девочка, – Танзиля Ильмановна хлопает по спинке стула. А, когда я сажусь, встает сзади и вдруг… вдруг начинает разбирать мне волосы. – Сейчас сделаем тебе красиво.

У меня после дождя и секса с Рустамом на голове просто воронье гнездо. У Танзили Ильмановны мягкие руки – это я уже успела оценить. У нее невероятные пальцы. Она разбирает мне волосы, а потом начинает заплетать их в косу. Мне хочется прикрыть глаза и… И, главное, снова не плакать!

– Ну вот… – ее пальцы напоследок касаются моего плеча. – Вот и совсем красавица стала. А теперь давай все-таки пить чай. Может, ты голодная, Рена?

Я медленно качаю головой. Сегодня меня кормил самый неожиданный человек по имени Вениамин. А теперь я пью чай с матерью своего будущего мужа. Эта формулировка возникает в моей голове неожиданно и пугает меня. Но ведь… Мы ведь именно до этого договорились? Как иначе воспринимать это «Конечно» от Руса?! Боже, что за день сегодня, а?! А ведь он еще не кончился.

– Вы не боитесь за него?! – выпаливаю вдруг. Хотя… Ведь она ничего не знает. Не знает, куда поехали Рус с Аиром. Или знает?! Может, Рус рассказал ей? Вдруг понимаю, что не хочу, чтобы Танзиля Ильмановна знала. В этом все равно есть что-то… что-то стыдное. Это не то, в чем я хочу признаваться матери своего… своего господина «Конечно»!

Она протягивает мне пиалу.

– Боюсь. Хотя и не знаю, что они собрались делать. Судя по лицам Аира и Руса – там что-то серьезное.

Значит, она не знает. Тихонько выдыхаю, прихлебываю чай. Горячий. Необычный. Вкусный.

– И как вы с этим справляетесь?

– Справляются пусть они. Они мужчины. А мы должны им доверять.

Это для меня очень неожиданное – доверять мужчинам. Хотя бы одному. Нет, вот одному – одному я точно доверяю.

– Рена, а давай, что-нибудь испечем.

Я могу только тупо переспросить:

– Что?

Ис-печь? Печь? Нет, я