Не поддающийся (чувствам) - Дарья Волкова

Рус на мое возвращение встает, но я не даю ему сделать шаг. Опускаюсь у его ног.

– Садись.

Теперь он смотрит на меня сверху вниз.

– Рена, что ты делаешь? Зачем?

Если бы я знала – зачем? Я знаю только, что так – правильно.

– Садись. Ноги в таз. Я хочу помыть тебе ноги.

Звучит как дичь. Просто как лютая дичь. Я до сегодняшнего дня не могла и представить, что когда-то кому-то буду мыть ноги. Ну, разве что… Своему ребенку? Про возможность появления которого я никогда не думала. А сейчас я собираюсь мыть ноги взрослому мужчине.

Зачем?!

Потому что так правильно.

Я не знаю, откуда такие идеи взялись в моей голове. Это проделки Зили, не иначе. Вот когда она мне косу заплетала, она мне заплела что-то и в голове.

Рустам все-таки садится в кресло, но смотрит на меня то ли настороженно, то ли ошалело. Какой-то прямо уже знакомый взгляд.

– Рена… – его голос звучит хрипло. – Я не уверен, что…

– Я уверена.

Если бы мне сказали, что я буду снимать взрослого мужчины носки, я бы… Ноль версий! Разве что Аир бы пьяный домой пришел – так он не пьет. И вот теперь – пожалуйста.

У Руса длинные стопы. Черные волоски на верхней части и пальцах. Высокий взъем.

Как бы странно ни выглядело то, что сейчас происходит, я знаю точно одно – Рус поймет. Но я все равно пока не поднимаю головы, просто медленно набираю воду в ковшик и поливаю ему ноги. Кажется, за эти занятием я могу провести много времени.

Но сверху слышится хриплое:

– Рена…

И его руки ложатся мне на плечи.

– Подожди, – стягиваю с плеча из-под его пальцев полотенце: – Вот, держи.

– Да к черту его!

Он подхватывает меня под руки, и мы встаем одновременно, Рустам при этом умудряется выбраться ногами из таза. Мы стоим так, обнявшись. Я чувствую его руки на своей спине, дыхание, как зарывается лицом в волосы. А потом Рустам возвращает мне мое:

– Пожалуйста…

Я не знаю, о чем он просит. Это не важно. Что бы ни попросил – да.

В этот раз в кровать мы идем, взявшись за руки.

***

Цивилизованная часть меня в шоке. Не помню, когда с меня снимали носки! Даже в детстве я это делал сам – по крайней мере, в том возрасте, когда я себя помню. И ноги мне никто не мыл. Я такого не помню. Так нельзя!

«Можно», – тихо, но твердо заявляет другая часть меня. И я замираю, едва дышу. Смотрю на темноволосую макушку Рены, на то, как рассыпались волосы по плечам, как она льет воду. И от этого действа у меня буквально спазм в горле. Я не могу это оценивать, я только знаю точно, что то, что происходит сейчас – не отменить. Это что-то меняет между нами. Неотвратимо. И все это – правильно.

Все правильно? Все правильно. Все слишком правильно!

Настолько правильно, что больше не могу этого выносить. Мне надо обнять. Надо чувствовать ее всем телом.

И ей тоже.

Рена ведет меня за руку к кровати, переплетя пальцы. Инициативу мне уже не отдает. И я оказываюсь на спине. И ее пальцы стягивают с меня футболку, а потом штаны. Я не помню, когда меня раздевали. Даже с женщинами я предпочитаю это делать сам.

Но Рена – это не какая-то абстрактная женщина. Рена – это Рена. И я подчиняюсь ей. Чувствую, как ей это надо. Делать то, что хочется – без страха. Быть уверенной, что ничего плохого не случится. Знать, что все будет так, как захочет она. И я этого хочу так же, как она.

Хочешь раздевать – раздевай. И я буду тоже. Хочешь целовать – целуй. И я буду тоже. Хочешь обнимать – обнимай. И я буду тоже. Хочешь тереться – трись. И я буду тоже. Хочешь трогать – трогай. И я буду тоже.

И там тоже. И я тоже. Но уже не сего-о-о-о-о-дня…

***

Просыпаюсь резко, будто от толчка. И в голове ненумерованным списком сыплется вчерашнее.

Я у Рены в кабинете. Ссора. Поцелуй

Ее звонок с чужого номера. Мой рывок к ней сквозь панику и ливень.

Возвращение и ее исповедь. Собственные сведенные до судороги пальцы на руле.

Мы дома и близость.

Петровский, отец, мать, я. Поездка на дачу Авдеева.

И снова возвращение. И мытье ног. И все, что было потом.

А было такое…

На этом строгость списка нарушается, я жмурюсь, вспоминая. А потом резко открываю глаза. Вот она, рядом, причина моего счастья. Я поворачиваюсь, опираюсь на согнутую руку и смотрю на Рену. На то, как красиво рассыпались волосы по подушке. Какие у нее с утра губы – даже еще более пухлые, чем обычно. Привыкаю к мысли, что эту картину я буду видеть по утрам теперь всегда.

Рена чему-то хмурится во сне. Тебе что-то плохое снится? Я уже собираюсь разбудить ее, но складка между ее бровей разглаживается. А меня вдруг ошарашивает мыслью, что я сам могу быть причиной этой складки между темных бровей дугой.

Рена сказала, что любит меня. Сначала она это сказала во время первой близости. А потом, уже практически ночью, вчера… Чего она мне только не наговорила, каких только нежностей, каких только слов, прижимаясь щекой к моему плечу и рисуя узоры на моей груди. Только женщина знает такие слова. А я что? Я промолчал. Снова. И то, что я был весь как сироп, как желе, после того, что со мной делала Рена – не оправдание.

Я не сказал специально. Сейчас, при дневном свете, поздним утром, глядя, как рядом со мной спит Рена, понимаю это отчетливо.

Не сказал, потому что струсил. Рена оказалась смелее меня, гораздо смелее. Моя смелая девочка.

А я… Я, оказывается, до сих пор помнил. Как тихо, думая, что мы не слышим, плакала мать, когда отец ушел. Как у меня горело, ревело, рвало все внутри от того, что я не знал, что делать. Слышать, как мама плачет – невыносимо. Возненавидеть отца за то, что он причина этих слез – невозможно. Кто виноват? Ответ мне тогда стал очевиден. Любовь. Любовь между мужчиной и женщиной. Она делает несчастными всех – детей, взрослых. И ее надо всеми силами