Не поддающийся (чувствам) - Дарья Волкова

– Все в порядке.

Милана наклоняет голову, словно ожидая деталей. А я в место этого говорю другое.

– Она сейчас с мамой. Делают маникюр.

– Зиля – невероятная женщина, – совершенно искренне произносит Милана. Я эту дружбу между двумя женщинами моего отца не понимаю. Просто принимаю как факт.

– Вы с этой невероятной женщиной меня все-таки сглазили. Добились своего.

– То-то ты такой несчастный.

– На нашей свадьбе будешь плясать?

– До упаду – за себя и за Гульнару, – а потом звонко хлопает в ладони, как маленькая девочка, крепко обнимает меня и так же резко отпускает. – А теперь пойдемте обедать!

***

– Нравится?

Мне нравится маникюр. Мне не нравится какой-то робкий, неуверенный голос Рены. Беру ее руку, разглядываю пальцы. На ногте безымянного – роза. Глажу ее пальцем.

– Ты рассказала маме о тату?

– Конечно, нет! Это она сама… сама предложила.

От матери я теперь всего могу ожидать.

Может быть, стоит отложить расспросы до того, как мы вернемся домой. Но я не могу молчать.

– Ты как?

– Нормально.

Я ей верю – и все-таки нет. Совсем нормально быть не может.

– Синяк у Авдеева – твоя работа? – вдруг спрашивает Рена.

– Твоя школа.

– Считай, сдал зачет.

Мы снова молчим. Надо бы трогаться и ехать. Но я медлю.

– Страшно было?

Рена улыбается немного растерянной улыбкой. А потом качает головой.

– Нет. У меня же есть ты. И Аир. И Зиля.

Это неплохой ответ. И я трогаю машину с места.

***

Мне и в самом деле не страшно. Сейчас. Когда рядом Рус. И почти не было страшно тогда, там. Когда я столкнулась лицом к лицу с Авдеевым. Не только голос, а он сам. Весь. Целиком.

Меня в первый момент напугал его взгляд. Жалкий, какой-то униженный. А еще у Авдеева кровоподтек на скуле. Человека с таким взглядом и с таким лицом невозможно бояться. Но мне страшно за своих. Пусть этот человек получит то, что заслужил. Но я не хочу, чтобы мои родные люди об это марались.

Когда я обернулась к Аиру, он лишь коротко кивнул. Я не смогла тогда, в моменте, понять, что означает этот кивок. Но все, что от меня зависит, я сделаю.

И уж тем более, не может быть страшно рядом с Зилей. В светлых интерьерах ее салона красоты, с улыбчивыми девочками. Маникюр Зиля сделал мне сама, не замолкая ни на секунду, рассказывая обо всем подряд, но в основном – о своем салоне. А на педикюр отправила к одной из своих девочек, принявшись после собственноручно варить кофе.

Здесь, в этом женском царстве, страха быть не может. Поэтому Рустаму я сказала чистую правду.

Интермедия 6. Фея искренности, фея, рассыпающая хлебные крошки и другой человек, который не верит в сказки.

– Аир, я понимаю, что речь идет о твоей матери. Но так нельзя оставлять.

– Что ты предлагаешь?

– Я не понимаю, как это могло остаться неизвестным! Неужели Ленэра Арленовна ничего не знала, ничего не заметила?!

– Не знаю, Зиля. Я был тогда в командировке.

– Мне надо с ней поговорить, если ты не возражаешь. И даже если возражаешь.

Аир Петровский коротко вздыхает, кладет руку на коробку передач.

– С тобой спорить – себе дороже.

– Это один из законов семейной жизни.

– Я тебе вроде бы пока предложения не делал.

– А, кстати, почему?

Аир Петровский усмехается, выезжая на проспект.

– Что, Рустаму с Реной очередь не уступим?

– Нет. По старшинству пойдем.

***

– Аир, сердечное дома есть?

– Думаешь, понадобится?

– Не знаю, как разговор пойдет.

Сердечное понадобилось. И более сильнодействующее для Ленэры, и валерьянка для Зили. Аир, тихо ругаясь под нос, заваривал чай и отпаивал своих дам. И расхохотался, сбрасывая нервное напряжение, только после слов матери:

– Ты столько лет выбирал, чтобы привести в дом тираншу. Наконец-то это случилось!

***

Рена все равно какая-то заторможенная. Молчаливая. Это ее состояние объяснимо – вчера такой стресс, и сегодня тоже испытания. Можно было бы дать время Рене прийти в себя, но и Аира понять можно – ему нужны основания для задержания Авдеева, и тут без Рены никак, она первое звено в цепочке. Но два дня такого стресса для Рены – явный перебор.

Может, уложить ее спать? Спрашивать, голодная ли, бесполезно – она была с моей матерью, а от нее никто голодный не уходит.

Ответ приходит дома. Когда мы раздеваемся и разуваемся. И я вижу босые ноги Рены с ярко-алым лаком. Она шевелит пальцами, поймав мой взгляд.

– Твоя мама решила накрасить мне все, что можно.

И тут я понимаю, что надо сделать, чтобы снять с Рены усталость и стресс. Беру за руку, веду в гостиную, усаживаю в кресло.

– Я сейчас.

Так, куда я убрал этот таз?

***

Собственный поступок с мытьем ног Рустаму стал для меня неожиданным. Но сейчас, когда он поливает мои ноги из ковшика, я не просто удивлена. С одной стороны, я понимаю, что для Рустама такой поступок необычен. Как и для меня, собственно.

А с другой… Я вдруг ясно понимаю, что чувствовал вчера Рус. Понимаю, что в этом и в самом деле есть какая-то магия – и вряд ли ее изобрела Зиля, эта магия более древняя. Понимаю, что даже Рус оказался перед ней бессилен.

И теперь я смотрю на его темноволосую макушку, на то, как он медленно льет на мои ноги из ковшика. И понимаю, что ничего похожего по степени откровенности и интимности в моей жизни никогда не было. И что только с Русом такое возможно.

Тяну руку, касаюсь его щеки.

– Рус…

Он коротко прижимается щекой к моей руке. А потом встает, протягивает мне руку.

– Пойдем.

***

Хочу раздевать – и раздеваю. И она тоже. Хочу целовать – и целую. И она тоже. Хочу обнимать – и обнимаю. И она тоже. Хочу тереться – и трусь. И она тоже. Хочу трогать – и трогаю. И она тоже.

И розу хочу трогать и целовать. И другую тоже. Хочу и буду.

И забрать себе, полностью и совсем. И она тоже.

***

– Гуля говорила, что мне обязательно достанется карьеристка, которая будет думать только о работе и не будет уметь готовить.

Оборачиваюсь от плиты. Я сегодня утром встала