Божье око - Энса Ридс

Только не плакать.

Только не видеть кровавых слез…

Он сухо усмехнулся:

— Слишком поздно.

— Твоя любовь...причиняет боль.

Я покачала головой, и слабый блеск сережек, тонких колечек в ушах, поймал свет. Эти малые украшения — всё, что осталось от меня той, прежней. Их он не забрал. Но унес с собой всё остальное.

Как же я скучала по звону браслетов, что тихонько звенели при каждом движении; по тяжести цепочек на шее, каждая из которых хранила свою историю, свою память. Я скучала по этому звуку, по этим воспоминаниям.

По той, кто жила в блеске и мелодии, а не в тишине и пустоте.

Скучала по себе.

Я всё еще не могла поверить, что выгляжу так же, как раньше. Зеркало упрямо отражало знакомый образ, словно пытаясь убедить меня, что ничего не изменилось. Глядя на мое лицо сейчас, никто бы не догадался, какие тени прячутся за этой гладкой маской. Никто бы не подумал, через что мне пришлось пройти.

— Мне сегодня снимают гипс, верно? — спросила я, стараясь чтобы голос звучал спокойно.

Он коротко кивнул, и я ответила таким же кивком, невольно усмехнувшись.

— Ужасно чешется, — протянула я, пытаясь заполнить тишину. — Скорей бы сняли. Хочется просто начать двигаться. Вздохнуть свободно.

Я ненавидела, как он на меня смотрел. Его взгляд прожигал насквозь, не оставляя места для укрытия. Хотелось, чтобы он отвлекся на что-то, хоть на мгновение. Чтобы он просто оставил меня в покое.

С другими я едва могла выдавить из себя пару слов, но с ним почему-то говорила. Я была готова болтать о чем угодно, лишь бы отвести этот серебристый, пронизывающий взгляд, который заставлял всё внутри переворачиваться. Эмоции путались, мысли мешались.

И я ненавидела это — ненавидела ту уязвимость, которую он вызывал. Ненавидела себя за то, что не могла остановиться.

— Свободно… — повторила я почти шепотом, глядя в пустоту. Это слово звучало как что-то далекое, недосягаемое. Ведь истина была очевидна: свободы мне не видать. Теперь я это знала. Лучше бы поняла раньше… хотя, возможно, это бы просто сломало меня. Сама мысль о том, что всё предрешено, могла свести с ума.

Меня затрясло, когда я вновь взглянула на свое отражение. Знакомые черты, но взгляд чужой. И прежде, чем я успела остановиться, что-то во мне надломилось. Рыдания вырвались наружу, сотрясая тело.

— Пожалуйста, не делай мне больше больно, — всхлипнула я, закрывая глаза, чтобы не видеть своего отражения в зеркале и алые слезы на щеках. — Пожалуйста, Массимилиано, — шептала я, голос дрожал, а слова разрывались всхлипами.

И вдруг почувствовала, как его ладонь мягко коснулась моего лица. Он прижал меня к своей груди, где я наконец дала волю чувствам.

— Я не убегу, не убегу, — шептала я, как заклинание. — Я не брошу тебя. Но мне больно, Массимилиано. Очень больно.

В памяти всплывали фрагменты из прошлого — моменты нашей первой встречи, и его холодные, словно вырезанные из камня предостережения. Тогда я их проигнорировала, думала, что справлюсь.

Вспомнился и наш первый поцелуй. Как он целовал меня так жадно, так долго, что воздух в груди обжигал, и мир исчезал.

Помню, как сказала ему, что хочу принадлежать только ему, а он, усмехнувшись ответил, что я уже принадлежу. Я помню всё: боль, слезы, крик, застрявший где-то глубоко в груди, и разбитое сердце.

Я больше не могу. Не выдержу.

Я ведь всего лишь маленькая девочка, я живой человек.

Неужели он этого не видит?

— Прости, — всхлипывая, я произнесла слова, которые сама так отчаянно нуждалась услышать.

Но вместо того, чтобы услышать их в свой адрес, дарила их человеку, отнявшему у меня всё. Человеку, разбившему меня на бесчисленные осколки и собравшему заново лишь для того, чтобы доказать, что он может это сделать, стоит только захотеть.

— Прости меня! — повторяла снова и снова, отчаянно жалея, что не могу обхватить себя руками и утешить.

Прости, что моё одиночество толкнуло меня в объятия безумца.

Прости, что мои стихи не спасли меня, а проложили дорогу к моей погибели.

Луан была поистине удивительной женщиной. От нее исходила особая энергия, сочетавшая в себе своб...

Луан была поистине удивительной женщиной. От нее исходила особая энергия, сочетавшая в себе свободу, легкость и безудержную радость жизни. Стоило ей лишь улыбнуться, как мир вокруг словно озарялся светом. Всё в ней было особенным: громкий заразительный смех, привычка иронично закатывать глаза, услышав какую-нибудь глупость. Рядом с ней любые проблемы казались незначительными и словно растворялись в воздухе.

Но сейчас всё было иначе...

Я сидела на коленях у человека, из-за которого разучилась улыбаться, и смотрела на Луан с ее возлюбленной Налани. Гавайское солнце окрашивало короткие волосы Налани в золотистый цвет, подчеркивая мягкий овал лица и теплый медовый оттенок кожи. В ее карих глазах плескалось счастье, свойственное людям, живущих у океана, а на губах играла неизменная улыбка.

— Тебе понравится. Налани делает лучшее кокосовое пиво на свете, — сказала Луан, сидя напротив и улыбаясь.

Я попыталась улыбнуться в ответ, но получилось криво.

— Никогда не слышала о кокосовом пиве, — выдавила я, надеясь хотя бы слабо рассмеяться, но слова прозвучали пусто, безэмоционально. Луан нахмурилась, но ничего не сказала.

Налани подошла к нам с четырьмя большими кокосами в руках и раздала их — сначала мне, потом Массимилиано, затем Луан, а последний оставила себе.

— Спасибо. У тебя прекрасный дом, Налани, — сказала я, слушая, как неподалеку от хижины мягко разбиваются волны.

Мы сидели на выкрашенной в белый цвет деревянной скамейке, которой Налани так гордилась — она сделала ее вместе с отцом незадолго до его смерти. Высоко над нами раскачивались пальмы, мягко отбрасывая тень на песок, а теплый влажный ветер нежно ласкал кожу. Солнце палило нещадно, и я понимала, почему Луан была в желтом купальнике, прикрытом только прозрачным желтым халатиком. Рядом с ней Налани, одетая в юбку-хула, напоминающая листья рафии и лиф с кокосовым принтом, который красиво поддерживал ее грудь.

— Ну, и как тебе путешествие с... — Луан сделала паузу, словно пытаясь вспомнить имя, и вопросительно перевела взгляд с него на меня.

— Массимилиано, — подсказала я.

Луан не показывала, но я чувствовала — она понимает, что что-то не так. Я больше не была той, кого она знала и вырастила. С того самого момента, как она обняла меня на пороге, я знала, что она всё почувствовала.

Я сидела у Массимилиано на коленях, боясь пошевелиться, чтобы не расстроить его. Когда я рядом, он добр ко