Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

хлоркой и ржавчиной. Камера — три на три, серые стены, нары с тонким матрасом, в углу — ржавая раковина. Дверь лязгает, как в фильме про тюрьму, и я остаюсь одна.

— Эй, Анна Сергеевна, — Слава стучит по решётке, — адвокат твой пришёл. Ща с Ковалёвым поговорят, может, чего решат. Не реви пока, лады?

Я киваю, но слёзы уже текут. Сажусь на нары, обхватываю колени, пытаясь согреться. Холодно...

Вспоминаю мой аромат, который покорил всех. У которого огромный потенциал. Неужели Воронцов решил отобрать его у меня? Или наказать меня за успех?

Шаги в коридоре. Дверь скрипит. Ковалёв появляется с мужчиной в деловом костюме. На вид ему лет сорок, с сединой на висках и цепким взглядом, как у ястреба.

— Анна Сергеевна, я Игорь Рязанцев, ваш адвокат, — говорит он, голос уверенный, но с теплом, как будто знает, как мне страшно. — Артём меня нанял. Ничего не подписывайте и не говорите без меня, ясно?

Я киваю, горло сдавливает.

— Макс… как он? — спрашиваю глупо, хотя откуда он может знать.

— С Артёмом, дома, — Игорь хмурится, но отвечает. — Артём не отходит от него. Они в порядке. Вы главное держись. Мы во всем разберемся.

Ковалёв, стоящий рядом, хмыкает:

— Ну, Игорь, давай без лирики, время позднее. Заявление от Воронцова есть. Что твоя клиентка скажет?

— Ничего, — Игорь отрезает, его голос как сталь. — Без протокола и меня — ни слова. И наручники зачем нужны были? Она что, на вас с вилами кинется?

Ковалёв пожимает плечами, но в его глазах раздражение.

— Порядок такой.

Игорь бросает на него недовольный взгляд.

— Порядок твой, Антон Борисович, мы знаем, — говорит он, с лёгкой иронией. — И наручники эти… цирк, а не порядок.

Ковалёв только пожимает плечами, будто ему всё равно. У него звонит телефон и он отходит в сторону. Игорь поворачивается ко мне, его голос смягчается:

— Анна, мы проверим все бумаги. Артём поднял всех, кого знает. Мы найдём того, кто вас подставляет. А пока… Он просил передать кое-что.

Он лезет в карман пиджака и достаёт маленький свёрток — бумажный пакетик, аккуратно завёрнутый, с ленточкой, как будто это подарок на день рождения. Я смотрю на него, не понимая. Игорь кладёт свёрток мне в руки, его пальцы тёплые, и это первый человеческий жест за весь этот адский день.

— Артём сказал, чтобы ты открыла, когда останешься одна, — шепчет он, так, чтобы Ковалёв не слышал. — И ещё сказал, что он мысленно с тобой. И они с Максом тебя очень любят.

Слёзы жгут глаза, но я сжимаю свёрток, как спасательный круг. Артём знает, как мне страшно. Я хочу спросить, что в пакетике, но Игорь качает головой, будто говорит: «Не здесь».

— Спасибо, — хриплю, голос едва слышный. — Скажите ему… что я тоже их очень люблю.

Игорь кивает.

— Скажу. А теперь отдыхайте. Завтра тяжёлый день, но мы справимся.

Ковалёв кашляет, сбрасывая вызов и вновь обращая на нас внимание.

— Ну всё, лирика закончилась.

Они уходят, а я сажусь обратно, прижимая свёрток к груди, и осторожно развязываю ленточку. Внутри — маленький флакончик, мой первый мужской аромат, который я создала специально для него. И записка, написанная рукой Артёма, неровным почерком, как будто он торопился:

«Ань, ты сильнее всего этого. Мы с Максом ждём тебя. Держись. Люблю.»

Слёзы текут, я не могу их остановить. Я открываю флакончик, вдыхаю — ноты бергамота, жасмина, сандала.

Артём знал, что это даст мне силы. Я прижимаю записку к губам, как будто могу почувствовать его тепло и моего сыночка.

Боже… Как я докатилась до этого?

Сворачиваюсь клубком на нарах, флакончик в руке, записка под щекой. Как? Как я, Анна Громова, которая поднялась после всех ударов, оказалась в камере?

Всё просто, шепчет голос в голове. Кто-то решил отобрать у меня моё детище, мою мечту, мой аромат, который покорил всех.

Сжимаю флакончик в пальцах. Что думает мой сын? Что его мама — преступница?

Артём сказал «люблю», но хватит ли его любви, чтобы вытащить меня?

Адвокат обещал разобраться, но что, если подписи не подделка? Что, если я, сама того не зная, сделала что-то противозаконное? Нет, я не могла. Я создавала ароматы, а не мошеннические схемы. Но страх душит, как верёвка, затягиваясь всё туже.

Я закрываю глаза, представляю суд — холодный зал, решётку, равнодушные лица. Макса, который растёт без меня.

Дыхание сбивается, грудь сдавливает, как будто стены камеры сжимаются. Я так верила в людей, в мечты, в добро. А теперь вся обстановку буквально кричит о том, что всё в моей жизни кончено.

И только записка Артёма дает силы держаться. Но надолго ли? Вера в хороший исход тает на глазах и я боюсь, что не выдержу, что сломаюсь…

Глава 42 АРТЁМ

Сижу на диване, с телефоном в руке. Экран давно потух, но я всё равно смотрю в него, будто там, среди пикселей, есть хоть что-то, что даст мне понять, какого хрена вообще происходит.

Макс спит в своей комнате, его дверь приоткрыта, и я слышу его тихое посапывание. Это единственное, что держит меня в реальности. Всё остальное — как чёртов кошмар.

Моя Анютка, которая преодолела мое предательство, которая добилась такого успеха в своем любимом деле, теперь сидит за решёткой, обвиняемая в мошенничестве. Упертая, живая, светлая... Работала, как проклятая, с верой, что честность — это не наивность, а сила.

Где-то внутри я хочу рвать и метать, но на поверхности осталось только одно тупое "как?". Как такое вообще возможно? И кому, мать его, всё это было нужно?

Встаю, начинаю бродить по гостиной, как зверь в клетке. На столе стоит давно остывший кофе, но я даже не притрагиваюсь к нему.

В груди огромный ком, как будто кто-то сдавил сердце и не отпускает. Это не паника, не тот острый, рваный страх, что бьёт по вискам. Это тяжёлое, вязкое осознание, которое оседает в лёгких, как сырой осенний туман.

Я виноват. По самое не хочу. Без смягчающих обстоятельств, без оправданий, которые можно было бы выложить на стол, как козыри в дешёвой игре.

Не защитил. Не удержал. Проморгал тот тонкий, почти неуловимый момент, когда всё ещё можно было повернуть вспять.

А ведь в этом и была моя основная роль. Не