Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

Чья-та тень накрыла нас — люстры висели по центру зала, а мы сидели у стены.

— Оме, позвольте вас ангажировать… — молодой альфа, искусник, судя по всему стихийного направления, кто-то из выпускников этого года (я его видел в аудитории на своих лекциях), склонился в учтивом поклоне перед нами. Мы заболтались и не услышали как начались танцы.

Речь, само собой, могла идти только о Лисбете — танцевать с альфами я не собираюсь! Категорически!

Да даже если бы я и высказал такое желание — то партнёра мне пришлось бы искать под угрозой четвертования — это как минимум. Что поделать — моя слава бежит впереди меня. Оме Ульрих по-прежнему страшен для большинства жителей города и обитателей Схолы. Даже искусники шарахаются.

Лисбет вспыхнул и затравленно посмотрел на меня.

Иди, мой хороший, иди, развейся — внушаю я ему, чуть сжав тонике пальчики и навешивая на него чуточку сферы комфорта. Лисбет с неохотой подчиняется, а я с удовольствием провожаю пару взглядом. Невысокий Лисбет не достаёт альфе даже до плеча, но, тем не менее, они очень выигрышно смотрятся и я чувствую в груди укол ревности. Танцы, как и в прошлый раз, начались торжественным медленным бас-дансом. Первую пару в этот раз составили ректор Схолы с супругом, вторая пара — глава Совета, тоже с супругом. Ярко освещённый зал, украшенный и цветными окнами с витражами, и длинными цветными портьерами из толстого жаккарда с причудливым узором и, как калейдоскопом, переливающимися нарядами гостей, блеском золота и драгоценностей, полон шума от более чем тысячи присутствующих, шарканья ног, смеха, звона бокалов, разносимых расторопными прислужниками и торжественная музыка взлетает к невообразимо высоким расписным сводчатым потолкам.

Сверкая лысиной, мейстер Ганс старается на хорах, изредка заглядывая через плечо, чтобы увидеть знаки сенешаля Совета. Вот и прогресс. После моего концерта мейстер дирижёр работает только лицом к оркестру. А до этого стоял спиной.

В высоченном зале потрясающая акустика и малейший звук с хоров достигает уха слушателя без искажений.

А для концерта, помнится, мы специальную сцену делали. Я, загипнотизировав сенешаля, потребовал под своё культурно-массовое мероприятие отдельный зал. Поменьше этого, но не менее высокий. Такой отыскался. В бело-сине-голубых тонах. Окна мы задрапировали толстой тёмной тканью. Вернее, я сделал римские шторы, закручивая ткань вокруг шестов и подвязывая этот свёрток почти под потолком. Естественно, всё телекинезом. Опускались они, картинно падая с огромной высоты и плавно развиваясь до самого пола. Слышал потом, что кто-то из омег-супругов потребовал себе такие же. Вот прислуге мороки будет!

Целых три декады я возился с концертом — продумывал программу, подыскивал исполнителей и репетировал с ними, ругаясь и гипнотизируя направо и налево. Бедный мейстер Ганс с лихорадочно блестящими глазами, стёр пальцы до мозолей, записывая музыку для номеров, трясясь от благоговения и практически прекратив спать. Сенешаль бегал как наскипидаренный, разыскивая по моему требованию то необходимых исполнителей, то доски и ткань для реквизита и сцены. Гильдейский цех портных был поставлен на уши и для пошива костюмов командировал в здание Совета две бригады мастеров с подмастерьями — потом пришлось всех приглашать, — им я раздал контрамарки.

В один из дней, когда я проводил лекцию у стихийников, к тому времени заметно растерявших свой апломб в моём присутствии — я же ещё аудиторию и гипнозом давил, по окончании лекции, когда они все тихо как мышки, сидели по партам — сигнала расходиться я не подавал — звонок для учителя! потребовал:

— O viri, quis vestrum optimum imperium est elementi aeris? Mihi opus est quinque… (Господа, кто из вас лучше всего владеет стихией воздуха? Мне нужны пятеро…)

Движение в аудитории прекратилось. Даже воздух, казалось, застыл вязкой густой массой.

— Estote fortes, iudices (Смелее, господа), — я прошёлся перед столами старост, которые, традиционно, теперь уже традиционно, на моих лекциях сидели в самом низу, — non est formidulosus. Si te percussero, non nocebit. Pullus — et in caelo es! (это не страшно. Если я вас зарежу, то не больно. Чик — и вы на небесах!) (вполне возможно, цитата не к месту, но слово — не воробей).

Тишина в аудитории сделалась более гнетущей. Старосты побледнели. Все пятеро.

Я остановился в самом центре полукруга, образованного партами аудитории, сходящимися сверху вниз, к столу преподавателя и доске на стене.

— Bene, Quirites, si a praeceptore tuo tantum defecisti, cogar ad praefectos tuos converti. (Что ж, господа, если вы настолько нелояльны к своему преподавателю, то я буду вынужден обратиться к вашим кураторам…)

— Paratus sum, ome… (Я, оме… готов…), — поднимается кто-то сверху.

Ага! Зигфрид Кох. Тот самый рисовальщик.

Он медленно, под шепотки студиозусов спускается вниз.

— Bene, domine Koch, gaudeo quod occasionem cooperandi habebimus. An alii sunt interested? (Что же, господин Кох, я рад, что нам с вами придётся сотрудничать. Ещё желающие есть?)

Глядя на Коха таковые находятся.

— Quirites, nunc quattuor opus est his qui maxime igni laborant. (Господа, теперь мне нужны четверо тех, у кого лучше всего получается работать с огнём.)

Находятся и такие.

Прошу их остаться и распускаю остальных, с облегчением покидающих аудиторию. Задумчивым взглядом отыскиваю среди выходящих Эрнста Орлерна, Ральфа фон Балка, Айко фон Дунова и, сверкнув зеленью глаз, и направив своё раздражение персонально только на них, молча провожаю студиозусов тяжёлым взглядом. Это те самые, что на первом балу над Эльфи решили поглумиться. Они чувствуют направленное на них моё недовольство и выходят из аудитории втянув шею в плечи. Ещё чуть поддавить и обоссутся…

Поднявшихся было старост тоже задерживаю. Отвожу в сторòну и прошу указать мне среди отобранной девятки тех, у кого материальное положение не позволяет шиковать. Таких обнаруживается шестеро. Четыре воздушника и два огневика. Состоятельных студиозусов отпускаю из девятки и, перебирая со старостами кандидатуры выпускников, выбираю недостающее число. То, что я им собираюсь предложить будет оплачено. И неизвестно как такой приработок воспримут кровные дворяне. А искусники из бедных семей не гнушаются работы. Вот их возьмём.

Нужны они мне будут для того, чтобы управлять звуком на концерте — ведь звук — это колебания воздуха. Огневики же будут задействованы на освещении сцены. Создадим эдакий пульт управления сценой со мной во главе.

Сенешаль нашёл мне подходящего танцовщика и певца-омегу с чистым густым контральто. Тот оказался чуть стройнее знаменитой оперной дивы Монсеррат Кабалье и с весьма своеобразным лицом, но, как говорится, с лица воду не пить, мне от него нужен только голос. А голос был великолепен.