Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

— Радость, счастье любви и смерть… Всё это им знакомо…

Переношусь в операторскую и Лотти, к тому времени вышедший на сцену, начинает, перебирая струны лютни:

— Было когда-то на свете двадцать пять оловянных солдатиков…

И вот при моём содействии на сцене разворачивается действо. Тем более захватывающее, что с помощью огневиков, воздушников и оркестра мне удаётся оживить его настолько, что каждый из присутствующих в зале оказывается полностью поглощён происходящим. И вот уже солдатик увидел танцовщика в первый раз и серебристые звёздочки — творение огневиков, вьются вокруг них, образуя на голове Жизи корòну и тонкий поясок на талии, а на плечах и груди Людвига узор погон и орденов. И Жизи, подхваченный вдохновением и моей левитацией, танцует так, как никогда до этого не танцевал… Танцует для солдатика… И вот уже Людвиг и вправду зачарованный танцем, неловко шагает вслед за ним — он ведь одноногий. И мерзкий тролль вылезает из пустой коробки и, размахивая чёрным сердцем на цепочке, пытается соблазнить танцовщика. А солдат и танцовщик на глазах зрителей становятся истинными друг другу. Понимают ли зрители то, что разворачивается перед ними?

Да!

Мне, Людвигу и Жизи удалось всколыхнуть те воспоминания, которые так важны и для альф и для омег в здешнем мире. И вот уже я замечаю, как супруги, а неженатых и незамужних в зале практически нет, то тут, то там поворачивают друг к другу лица. Долго смотрят блестящими глазами на своего избранника и снова погружаются в действо.

Переместившись в зал, продолжаю наблюдать зрителей, краем глаза отслеживая происходящее на сцене. И когда тролль, размахивая шпагой, вытянутой из трости, коварно выталкивает солдатика из окна, многие в зале в ужасе переживаний хватаются за щёки. Падает задник, закрывая комнату, и солдатика уносит потоком воды в реку. И вот уже нарисованная рыба глотает его. Новый задник с рыбацкой лодкой сменяется картинкой кухни и руками разрезающими рыбину. И вот солдатик вновь в комнате, в этот раз на каминной полке. Все эти его злоключения вызывают неподдельный отклик зрителей. И даже альфы-искусники чуть колыхнулись. Когда дело на сцене дошло до песни солдатика, а потом, когда Улоф в образе тролля ловко размахнулся и запустил чёрное сердце в спускающегося по камину вниз солдатика, даже они дрогнули…

И вот уже Людвиг, выдавливает из себя строки, умоляющие танцовщика остановиться, а тот в невыразимом горе закрывает лицо и легко, без разбега, оторвавшись от пола (моя левитация, конечно!) летит туда, к нему, в пламя, языки которого совсем настоящие, даже дрова трещат и дымом пахнет! Вот только вовсе не обжигающие — работа огневиков. Кто знает, скольких усилий мне стоило это! И продирая морозом по коже звучит оркестр и чистый голос Лотти допевает последние строки под громоподобный треск горящих дров:

— Да, любимый мой, да! Нет, любимый мой, нет!

И Улоф, скорчившись картинно от внутренней невыносимой боли перед бушующим в камине пламенем скрывшим влюблённых, со стоном проваливается в люк, под сцену, оставив на ней треуголку и плащ.

Лотти с трясущимися губами — так и на него тоже воздействует спектакль, едва смог дойти до середины сцены и подобрать шляпу тролля…

Вертя её в руках и низко опустив голову, он шепчет, не в силах говорить громко и я тут же даю команду усилить звук:

— На следующий день, когда прислужник выгребал золу, он нашёл в топке маленький комочек олова похожий на сердечко… — здесь Лотти сделал паузу — в горле стоял комок, наконец, справился с чувствами и продолжил, — от танцовщика осталась только блёстка, но она уже не сверкала — почернела как уголь…

И снова мелодия, тихо выводимая оркестром, усиливается и сверху на сцену бесшумно падает главный занавес с гербами…

Мёртвая тишина потрясённого зала служит завершением пьесы. Наконец, кто-то из омег в партере шумно выдыхает и начинает шмыгать носом.

Несколько человек не выдерживают, срываются с мест и спешно, закрыв лица платочками, выбегают из постепенно светлеющего зала.

Я у Лисбета. Он сидит без движения с широко раскрытыми полными слёз глазами. Дотрагиваюсь до его плечика. Реакции нет.

Зал шевелится, постепенно отходя от словно бы гипнотического воздействия. Даже в оркестре слышны тяжёлые вздохи.

Я снова на сцене. Меня увидели и поток эмоций, обрушившийся на меня, вымывает из постаревшего тела всё нездоровое, заставляя плечи распрямиться, а центральное средоточие полыхать нестерпимым в энергетическом зрении светом. Моё тело будто бы прòнзили тысячи иголочек. Странных иголочек. Они не приносят боль, а будто бы слегка холодят. Причём, как поверхность кожи, так и внутренности, до самых костей. Дыхание сперло, я не мог сделать ни вдох, ни выдох, да и не старался. Попытку я совершил лишь одну, да и то тут же пожалел об этом — на мгновение ток Великой Силы в теле сбился и я чуть не отрубился от возросшего давления на тело.

Секунда. Ещё одна. Третья. Организм будто бы оказался одновременно под давлением многокилометровой толщи воды и вместе с тем спрессован хлынувшими на меня эмоциями нескольких сотен человек.

Я снова почувствовал весь мир вокруг. Физически ощущал клонившуюся к закату Эллу (как там мой посох?), даже слышал её гул, несмотря на разделяющее нас расстояние в миллионы километров. Чувствовал запах Великой Силы, её потоки заливали мою голову, оставляя резь в несуществующих глазах. Кожей чувствовал как глубоко под горами, окружающими город величественно плывёт подземная река Силы. Казалось, будто эта река омывает моё тело, заливается в уши, в глазницы.

Всё это длилось лишь миг, но миг бесконечно долгий. Я снова, как в лесу под Майнау, чувствовал весь мир, если не всю вселенную. Время, казалось, замерло, но лишь для того, чтобы после обрушиться на меня второй волной ощущений.

Застывший ток Силы вдруг, как ни в чём не бывало, возобновился. Покалывание ушло, но на смену ему пришло странное и даже абсурдное ощущение одновременной слабости и всемогущества. Я смог осторожно вдохнуть. Вдох. Ещё один.

В полумраке передо мной зал. И я могу сделать с ним всё, что угодно не обращая никакого внимания на то, что там сидят и искусники тоже…

— Господа, понравившееся выступление у нас принято благодарить аплодисментами. Вот так, — показываю, несколько раз сведя и разведя ладони и внушая это желание покорным зрителям.

— «Улоф! Всех своих на сцену!» — телепатирую я актёрам.

Жидкие хлопки раздаются в зале.

Занавес качнулся и на сцену выходят все четверо.

«Ещё!» — приказываю я залу и жидкие хлопки крепнут, нарастают, превращаются в вал, а растерянные лицедеи беспомощно