Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

Перед началом спектакля я поразмыслил над тем, кого я хочу видеть в зале. Прежде всего, мне были интересны искусники. Заставил Максимилиана вспомнить всех преподов Схолы и их супругов и через Дица направил приглашения. Десятник факультета целителей был посещён мной лично — ему я оставил приглашения на всех его преподавателей. Пробежался и по Совету города. Здесь против своей воли, вернее, не осознавая, что делает, мне помогал секретарь главы Совета. Что-то пришлось выделить и нобилитету из числа неискусников. Ну, а на скамьи я приглашал тех, кого счёл нужным. Бордель Юргена, очень близко к сердцу принявший и репетиции Делмара с Роланданом и переживавший за них, так, как будто они все танцуют на сцене перед сливками общества Лирнесса, прибыл в полном составе, нарядившись во всё самое лучшее. Мои, естественно, тоже все были. Были и Лисбет с Лизелотом. Лисбет, как искусник сидел в партере, а Лизелот на скамейках галёрки. По просьбе Ёрочки я позвал и семейство посла Тилории — только по просьбе мальчика и ради Кирса — после смерти Кларамонда там опять начались какие-то нестроения. Приглашение было направлено и Гризелду — Руди, углядев своего будущего супруга, оставил учителя и, не смотря на его возмущённые взгляды, пересел на галёрку. Зал был заполнен почти полностью — кое-кто, посчитав концерт очередной блажью Совета, просто не явился. Примерно два десятка мест в партере пустовали.

Роскошная люстра спускается с потолка на толстой стальной цепи и освещает желтоватым светом зал, почти наполненный зрителями. Действо ещё на началось и поэтому многие просто ходят по залу, переговариваются друг с другом, раскланиваются со знакомыми.

По моей телепатической команде оркестр за поднятой перегородкой давно уже занял место.

— «Людвиг, твой выход!»

Мейстер Ганс взмахнул смычком и негромко в зал полилась мелодия — таратара-там-таратам…

Свет в зале пригас — по моей команде, естественно, и стулья партера раздвинулись, освобождая в самом центре зала просторный круг, те, кто не успел уйти, тоже переставлены левитацией.

— «Свет!» — и в почти тёмном зале вспыхивает круг света от прожектора, установленного на левой стене под потолком. Круг света выхватывает лежащую на полу розу. А Людвиг в просторном черном пиджаке специально сшитом не по размеру, в сужающихся книзу брюках в полоску и огромных башмаках, походкой Чарли Чаплина выходит в центр зала, на голове у него знаменитая кепка из чёрных и белых квадратов. Белёное лицо, красный нос и огромный улыбающийся красный рот. В руке плетёная из камыша плоская корзинка. Думаю, понятно, кого он изображает.

Клоун наклоняется и бережно поднимает цветок, приложив его к сердцу и мечтательно улыбаясь. Несколько жестов, дающих понять, что цветок от неизвестного поклонника. Затем Людвиг садится в круге света, по-хозяйски и преувеличенно комично вытаскивает пёстрый платок, бутылочку с подозрительной жидкостью. Повязывает платок на шею и, взболтнув жидкость, пробует отхлебнуть хороший глоток, но круг света, в котором он сидит, перемещается в сторòну. Людвиг вскакивает и пытается поймать его. Тот уклоняется. Под смешки зрителей из темноты, клоун безуспешно ловит круг света.

А музыка, лёгкая и беззаботная ведёт и ведёт репризу дальше.

Наконец, навалившись на него животом, он задерживает круг света и садится. Отхлебнув ещё пару глотков, Людвиг укладывается спать, накрыв лицо платком и нарочно выдувая воздух в платок так, что тот вздымается вверх от каждого его выдоха.

— Эй! Хватит дрыхнуть! — выкрикивает кто-то из тёмного зала, повинуясь моему телепатическому толчку.

Людвиг тут же поднимается и, придерживая круг света ногой, начинает собирать его в кучку. В зале становится темнее и темнее, пока полностью зал не накрывает непроглядный мрак, светящиеся руки клоуна погружаются в сумку и свет оказывается там. Он поднимается и уже было идёт из зала, унося свет с собой. Затем останавливается, оборачивается, улыбается во весь рот и начинает, вытаскивая шарики света из сумки, раскидывать их в зал, прямо в руки восхищённым зрителям, а в зале становится светлее и светлее по мере того как он наполняется этими шариками…

Коротенькое весёлое вступление перед концертом даёт настрой. А тёплые мохнатые шарики света (я долго бился со студиозусами, требуя именно такого впечатления, даже принёс и совал им в руки специально сделанный для этого меховой помпон) постепенно гаснут, истаивают в руках восторженных зрителей снова начавших рассаживаться на стулья телекинезом возвращённые мной на места.

— Господа, — я в белоснежном костюме бодоанского шёлка с чёрным стоячим воротником и серебряно-чёрной вышивкой с обоих сторòн довольно короткого камзола, почти пиджака, стою на сцене. В зале снова темно. На меня сверху и с боков падают лучи прожекторов, — сегодня мы с вами сможем приобщиться к прекрасному. Там, откуда я родом, а многие, я думаю, знают об этом, подобные зрелища были традиционными. Надеюсь, таковыми они станут и здесь. Встречайте! Романс!

Я специально выбрал что-то такое, достаточно старинное — посчитал, что оно будет ближе к местному восприятию. Ясновидение подсказывает, что не ошибся.

Свет в зале стал чуть ярче, перегородка опустилась, мейстер Ганс взмахнул палочкой, и Абель Виц, так звали фаната-пианиста, прикоснулся к клавишам. Медленная божественно меланхоличная мелодия анданте двадцать первого концерта Моцарта полилась в зал, подхваченная звуковой линзой стихийников. Рояль и скрипки ведут и ведут за собой и я, давно уже телепортировавшийся сначала в звуковую будку — проверить всё ли в порядке, а затем тихим шагом переместившийся к сидевшему с краю Лисбету опускаю руку на его плечо, а он зачарованный музыкой не чувствует ничего около…

В том же состоянии и все зрители. Почти. Омеги — в музыке. Те из альф, что не являются искусниками, следуют за своими супругами, подчиняясь связи истинных. И только непробиваемая брòня эмоциональной холодности альф-искусников пока ещё сопротивляется воздействию великого искусства. Несколько минут проходят и я снова на сцене — надо понять, насколько удалось всколыхнуть зрителей.

Удалось!

Поток восхищения, смешанный с радостью, удивлением, откуда-то даже примешиваются нотки обожания, не иначе с галёрки, где сидят ночные бабочки, вливается в меня и я внутренне урча, как кот, поглощаю эмоции, направленные на меня, после того как вышел на сцену.

Задумчиво пройдясь по сцене, поднимаю взгляд во вновь потемневший по моему сигналу зал:

— Итак, господа, следующий номер — это спектакль. Спектакль необычный. Представьте только, что после полуночи детские игрушки, всем вам знакомые, оживают…

Делаю паузу, давая зрителям возможность понять, о чём я говорю и немного