Поэма о Шанъян. Том 3–4 - Мэй Юйчжэ

Кто-то совершенно не заметил сходства, кто-то начал шептаться о скрытом в картине смысле, но почти сразу наступила звенящая тишина.

– Цянь-эр тяготится тем, что в моей резиденции недостаточно оживленно, поэтому решила украсить ее картиной с красавицами? Но, может, стоит изобразить и прекрасную Чжу Янь-сяомэй [94]? – Старший брат совершенно бесцеремонно громко рассмеялся.

Наложница Чжу Янь отличалась резким нравом. Не понимая, что происходит, она тут же рассмеялась и сказала:

– Неужели ван-е решил силой завладеть женщиной из простонародья?

Дернув уголками губ, я перебила ее и сказала с улыбкой:

– Боюсь, что твой ван-е не совсем правильно понял намерения Цянь-эр.

Цянь-эр быстро посмотрела на меня, а ее розовое личико тут же раскраснелось от смущения.

– Глядя на эту картину, я думаю, что она была нарисована не для твоего горячо любимого Су-гэгэ. – Я усмехнулась. – Цянь-эр, я права?

Мой брат и Сяо Ци посмотрели на меня. Цянь-эр еще сильнее покраснела, прикусила губу и низко опустила голову.

Оглядев толпу, я заметила, что шэньму с огромным трудом подавила улыбку, Сяо Ци нахмурился, а брат замолчал.

– Гэгэ, пожалуйста, выполни для меня пустяковое одолжение: отошли эту картину в Цзяннань, семье У, она украсит их дом.

Цянь-эр задрожала, лицо побелело. Брат расслабленно откинулся на спинку стула, Сяо Ци слабо, незаметно улыбался, а шэньму ошарашенно застыла – я отчетливо видела их лица. Улыбнувшись, даже не дрогнув, я встретилась со всеми взглядом. Дорогая шэньму, ты задумала создать картину с Эхуан и Нюйин, но, боюсь, ты совершила огромную ошибку.

После празднества я вернулась домой. Я ехала в повозке одна, и меня одолевали мрачные мысли. Я была рада, что все обернулось именно так, но, когда гнев отступил, я не чувствовала радости… я ничего не чувствовала. Как женщины из одного рода могли додуматься до такого ради мужчины? Или ради сосредоточенной в его руках власти. Разве я должна испытывать радость от того, что страдания другой женщины стали венцом моей победы? Когда повозка остановилась у резиденции, я, не дожидаясь, когда приедет Сяо Ци и поможет мне, вышла и пошла во внутренний двор.

Смыв грим и вытащив шпильки, я распустила длинные волосы и молча села перед зеркалом. Сжимая нефритовую расческу, я смотрела на покачивающийся на ветру дворцовый фонарь. В какой-то момент я заметила, как за моей спиной оказался Сяо Ци. Он молча смотрел на меня в отражении, с легким оттенком вины во взгляде. Вздохнув, он нежно обнял меня и провел пальцами по моим густым длинным волосам, пропуская пряди между пальцев. Строптивость отступила, оставив на душе лишь глубокую усталость и легкий привкус горечи.

Сегодня мне удалось одолеть Цянь-эр, но в будущем скольких людей я должна буду еще одолеть? Скольких заговоров опасаться? Даже если мы будем любить друг друга вечно, даже если сердце мое будет принадлежать Сяо Ци до конца нашей жизни, мужчина, обнимающий меня, в первую очередь – хозяин Поднебесной. И только во вторую – мой муж. Между мной и ним стоят реки и горы [95] – не с ними мне соревноваться. Море клянется, гора присягает [96] – но какой в этом толк, когда передо мной стоят реки и горы, боги земли и злаков [97]. Все обещания – лишь гусиный пух.

– Я никогда никому не рассказывал о своем происхождении.

Сяо Ци говорил со мной спокойным, глубоким голосом о том, что не имело ни малейшего отношения к моим мыслям. Я растерялась. Нет тех, кто не знал о происхождении Юйчжан-вана, Сяо Ци. Простолюдин из Хучжоу, вся его родня погибла на войне, он в юном возрасте пошел в армию. С малых лет он прошел путь от солдата до самого влиятельного человека Поднебесной. За все годы нашей совместной жизни я ни разу не расспрашивала его о прошлом, боясь, что задену его чувства.

– На самом деле… Мои родные еще живы. – Он слегка улыбнулся. Выглядел он спокойным.

Я подняла глаза и удивленно посмотрела на него. Он смотрел куда-то в пустоту за моим плечом. Сяо Ци медленно продолжил:

– Я родился не в Хучжоу, а в Гуанлине.

– Род Сяо из Гуанлина?

Я знала, что эта известная и аристократическая семья славилась не только своими талантами, но и отстраненностью от мира. Они никогда не гнушались общением с сильными мира сего. Несколько поколений этого рода жили в Гуанлине, и семья эта считалась самой уважаемой среди многих влиятельных домов.

Сяо Ци улыбнулся, но в его улыбке я видела печаль.

– Хучжоу – родной город моей покойной матери. Она действительно из ханьцев. Она не была наложницей, но родила меня. Все считали ее позором семьи. Мне было всего тринадцать лет, когда она скончалась от болезни, а через два года скончался и мой отец. Я украл немного денег и сбежал из дома в Хучжоу. По дороге я потерял деньги, мне было ужасно холодно и голодно. Тогда я узнал, что идет набор в армию, и подался туда. Я думал только о беззаботной жизни, хотел лишь сытной еды и теплой одежды. Тогда я не знал, чем все это обернется.

Он рассказывал свою историю несколько небрежно и равнодушно. Как будто она не имела к нему никакого отношения. Сердце мое сжималось от скорби, я слишком ярко чувствовала печаль и одиночество этого упрямого молодого господина. Я будто испытывала те же чувства, что и он, но не могла выразить их словами. Все, что я могла, – молча держать его за руку.

– У меня было несколько наложниц. Каждый раз, когда мы делили постель, они принимали специальный отвар. – Голос Сяо Ци стал серьезнее. – Больше всего в жизни я ненавижу, когда мужчина, состоящий в официальном брачном союзе только с одной женой, имеет неофициальных жен. Ненавижу разницу в статусе. Если в будущем у моих детей с их матерями будет разница в статусе, они неизбежно будут страдать от несправедливости. Я бы предпочел не иметь детей, пока не встречу женщину, которая станет моей главной женой.

Я молча крепче сжала его руку, смущенно потупив взгляд.

– Небеса благосклонны ко мне, потому что у меня есть такая замечательная жена, как ты. – Он чуть склонил голову и внимательно посмотрел на меня. – Но в нашем мире никогда ничего не идет, как нам хотелось бы. За столько лет я убил огромное количество людей. Сколько женщин и детей трагически погибли под железными копытами… Если небеса покарают меня, пусть я до конца жизни