Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

прошли. Мне нужны не крохи, не подачки, а твёрдая, безоговорочная гарантия. Моя жизнь, мой комфорт, моя грёбаная безопасность – всё это теперь стоит дорого. Очень дорого. И ты заплатишь.

Я лишь молча слушаю, ощущая, как воздух в кабинете сгущается.

— Двадцать миллионов, – чеканит он, и эта сумма, произнесённая так легко, кажется мне немыслимой, фантастической. – На мои счета. Сразу. До утра. Это позволит мне покрыть основные, самые жгучие долги и начать дышать. И это только начало. Второе условие… – он наклоняется вперёд, его глаза, похожие на маленькие свиные глазки, буравят меня насквозь, выискивая малейшую слабость, малейшее колебание. – Ты передаёшь мне контрольный пакет акций в своей компании. На бумаге, разумеется. Твоё дело станет моим.

Я буквально давлюсь воздухом. Двадцать миллионов. И мой бизнес. Моё детище, которое я строил годами. Проглотить это было бы равносильно самоуничтожению. Но Аня…

— Ты… ты с ума сошёл? – едва выдавливаю я, чувствуя, как кровь отливает от лица, оставляя кожу ледяной. Мой голос хрипит, в нём слышится отчаяние.

Виктор лишь пожимает своими толстыми, мясистыми плечами, совершенно равнодушно, словно речь идёт не о моей жизни, а о выборе сорта сыра. Его цинизм пробирает до костей.

— А что мне остаётся, Артем? – в его голосе слышится неприкрытая насмешка, почти издевательство. – Я рискую всем. Сдаю такого игрока, как Воронцов. Он не будет церемониться. Меня могут стереть в порошок. А за это нужно платить. Цена высока, да. Но твоя жена того стоит, не так ли? Или ты готов смотреть, как она сидит до десяти лет? Твой выбор.

Моя ярость вспыхивает, не давая мне мыслить рационально.

— Мне проще тебя сдать! – выплёвываю я, вскакивая с места. – Рассказать, что ты участвовал в сговоре!

Виктор даже не морщится. Его оплывшее лицо остаётся абсолютно спокойным.

— Попробуй. Я буду всё отрицать. Зачем мне это? Я старый, больной человек, у меня финансовые проблемы. Скажу, что я, бедняга, оговорил своего давнего знакомого из-за нужды, чтобы получить от тебя деньги. Ну сяду за вымогательство. Может, на пару лет. А твоей жене это поможет? Ей, Артем, это ничем не поможет. Мои показания – это единственное, что может её спасти.

Как бы мне ни было противно, как бы ни было омерзительно осознавать это, но в его словах есть доля истины. Холодная, безжалостная, но неоспоримая. Он держит меня за горло.

— Хорошо. Я согласен, – наконец говорю я, и это слово даётся мне с неимоверным трудом, как будто я вырываю его из самого себя, вырываю из горла вместе с последними остатками гордости. Мой голос звучит чужим, низким и хриплым, пропитанным горечью. – Но ты даёшь мне всё. Все доказательства. Все имена. Все офшоры. Ничего не скрываешь. Абсолютно всё.

Его глаза, эти маленькие свиные глазки, мгновенно вспыхивают неистовой, неприкрытой жадностью, словно он только что выиграл в лотерею. Толстые губы растягиваются в мерзкой, самодовольной улыбке.

— Ты серьёзно? – в его голосе сквозит недоверие, смешанное с эйфорией.

— Абсолютно, – отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо, чтобы он не уловил ни тени сомнения. – Но только после того, как Анна выйдет на свободу и Воронцов будет сидеть вместо неё. Только тогда мы будем что либо оформлять на тебя. Иначе сделки не будет. Никаких авансов.

Виктор быстро кивает, тяжело вздыхая и потирая потную шею — жест, который, кажется, выдаёт его нервное возбуждение и предвкушение скорой победы. Его массивное тело подаётся вперёд.

— Считай, что вопрос решён, Артём, – в его голосе нет и тени прежней усталости, только хищный азарт. – Завтра же, как только деньги поступят на мой счет, начнём действовать.

Я молчу. Меня снова начинает тошнить от всего этого. От его омерзительной, жирной фигуры, от его торжествующего взгляда. От себя самого, согласившегося на эту сделку с дьяволом. Но другого пути нет.

Главное — Аня будет на свободе. Она будет дышать свежим воздухом, вернётся к сыну, вернётся к своей жизни. Остальное я переживу. Мой бизнес. Мои деньги. Моя гордость. Всё это — ничто по сравнению с её свободой. Да и если бы не я, ничего бы этого не случилось. Я просто переживу это. Переживу.

Глава 47 АННА

Время в СИЗО не просто тянется, оно стоит на месте, застывает в вязкой, удушливой субстанции, состоящей из запахов хлорки, казённой еды и отчаяния, которые пропитывают каждую клеточку воздуха.

Каждый день похож на предыдущий, каждый час на нескончаемую пытку ожиданием, медленно, мучительно вытягивая из меня последние силы.

Я теряю счёт дням. Календарь здесь бесполезен, время внутри течёт по своим, жестоким правилам. Мой мир – это камера, четыре обшарпанные стены, жёсткая казённая кровать с тонким матрасом, шаткий столик и железная раковина.

И мысли. Они мои единственные спутники в этом безмолвном аду, и часто – злейшие враги, которые безжалостно терзают мою душу.

Самое невыносимое – это разлука с сыном. Я представляю его озорной смех, его объятия.

Каждая ночь превращается в борьбу со слезами, чтобы не разбудить соседку по камере. Я рисую его лицо в уме, вспоминаю каждую мелочь, каждый жест, каждую интонацию.

Он мой якорь, единственная причина не сломаться, не упасть духом. Что он сейчас думает? Как он без меня? С ним ли Артём? Этот вопрос, как заноза, сидит во мне, терзая сердце.

Я много думаю. О своей жизни, о бизнесе, который был моим вторым ребёнком, о людях, которым доверяла.

Артём… Он был моей главной опорой, моей стеной. Где он сейчас? Почему не приходит?

Адвокат приходит несколько раз, приносит какие-то новости, но они неутешительные. Всё рушится. Я чувствую, как погружаюсь в трясину, из которой нет выхода.

Наконец, в один из таких серых, безликих дней, когда я, как обычно, сижу на койке, уставившись в стену, дверь резко распахивается.

Я вздрагиваю, моё сердце делает болезненный кульбит. Надзиратель, женщина с каменным лицом и выцветшими глазами, смотрит на меня с привычной отстранённостью.

— Громова, собирайся. Выходишь.

Я замираю, моё тело каменеет, не веря услышанному. Сердце колотится где-то в горле, оглушительно шумит в ушах, заглушая все остальные звуки.

— Что? — шепчу я, голос дрожит, едва различимый. — Как… выходишь? Это ошибка?

— А тебе у нас понравилось? Я говорю свободна, —