Ночной скандал - Аннабел Брайант

Киркмен погрузился в молчание и всю дорогу до гостиницы смотрел в окно. Наконец карета остановилась. Бросив слово на прощание, Теодосия повела деда наверх, где их уже дожидался Коллинз. Вернувшись в свою комнату, она умылась и приказала себе больше не плакать. Но слезы все равно струились по лицу, их было не остановить.

Глава 24

— Я ухожу. Принеси мне пальто. — Мэтью перестал протаптывать дорожку в ковре на полу своей спальни и стал ждать, пока Коггз исполнит приказание.

— В клуб, милорд? — Камердинер подошел к гардеробу. — Что-то поздновато. Сейчас почти полночь.

— Я не спрашивал твоего совета. Я просил пальто. — Ему удалось запретить себе помешать Теодосии встретиться с доктором Флетчером, хотя и предполагал, что врач выдаст мрачный прогноз.

Подготовилась ли она к печальному известию? Может быть, совсем пала духом? Внешне она храбрилась, но он-то знал лучше. Может, в эту самую минуту ее утешает Киркмен, в то время как он, Мэтью, сражается с собственной нерешительностью? Он бы не удивился, если бы этот тип, Киркмен, решил воспользоваться отчаянием Теодосии.

— Пусть оседлают и приведут Аполлона.

— Аполлона? — возмутился Коггз. — На улице темно, а этот конь — сущий дьявол. Я могу вызвать карету…

— Карета едет слишком медленно, а я спешу. — Мэтью схватил из рук камердинера пальто и направился к дверям. — А ты чего ждешь?

— Да, милорд. — На этот раз Коггз красноречиво замолчал.

Завтра он заплатит за свою глупость, когда его нога потребует возмездия. Езда верхом была на пределе его возможностей, но Мэтью со своей нерешительностью упустил слишком много времени, чтобы ехать в карете. Не хотел он соваться туда, где его не ждали. Но в душе он понимал, что игнорировать сложившееся положение также нельзя. Физическая химия, что связывала его с Теодосией, была, бесспорно, слишком сильна. Если ему все-таки удастся застать ее бодрствующей и уговорить принять его, будет просто чудесно.

Возможно, камердинер счел, что хозяин не в себе, однако по его приказу Аполлон уже стоял под седлом возле городского особняка Уиттингема на Кливленд-роу. Арабский жеребец впечатлял — это был самый сильный конь в его конюшне, и Мэтью надеялся, что быстрый конь доставит к гостинице «Майварт» как можно скорее.

Недоумевая оттого, что же заставило его так долго ждать, Мэтью взобрался в седло. Пришпорил коня, и тот помчался по ночным улицам. От столь позднего часа преимущество было лишь одно — улицы опустели, если не считать нескольких карет, попавшихся навстречу в районе Пэлл-Мэлл. Исключительно быстро добравшись до пункта назначения, Мэтью осторожно спешился — и вовремя. Нога уже умоляла об отдыхе. Не обращая внимания на боль, он бросил поводья ожидавшему слуге и крадучись, сдерживая себя, но с гулко бьющимся сердцем, вошел в гостиницу. Посредством нескольких монет он быстро выяснил, что Теодосия еще не съехала, и стал подниматься наверх в глубокий задумчивости: а что, собственно, он скажет, когда увидит ее?

Коридоры верхнего этажа тонули во мраке, но Мэтью без труда нашел двери ее номера. Он отказывался предполагать, что девушка уже спит. Он достаточно узнал ее, чтобы понимать: после слов доктора Флетчера она вряд ли позволит себе роскошь поспать хотя бы урывками. Тихо постучав в дверь, он стал ждать, и его усилия были немедленно вознаграждены.

Дверь приотворилась, и, как и накануне вечером, Теодосия выглянула в коридор, хотя сегодня ее лицо было печальным. Хуже — оно выражало безнадежность.

— Коллинз? — Она открыла дверь чуть шире. — Что-то с дедушкой?

— Книжница. — Он знал, что это единственное слово поможет Теодосии узнать, кто перед ней, если уж она не узнала его по голосу.

— Мэтью…

Показалось ли ему или в самом деле он услышал облегчение и радость, когда она прошептала его имя? Он шагнул навстречу ей, и теперь их разделяли всего несколько дюймов.

— Как вы, Теодосия? — спросил он как можно мягче, хотя ждал ее ответа с замиранием сердца.

— Ответ доктора… — Она не закончила, но ясно было и так.

— Может, выйдете в коридор?

Как и ожидалось, на ней были лишь ночная сорочка и халатик — только белый шелк между ним и ее теплой белой кожей. Халат льнул к ее телу, почти не оставляя места его живому воображению. Мэтью постарался сосредоточиться: для дальнейших фантазий еще будет время.

Сейчас он хотел только подставить дружеское плечо. Теодосия должна знать: в этот момент ей необязательно быть сильной. Она не одна.

Перешагнув через порог, Теодосия оставила дверь приоткрытой, чтобы свет лампы мог просочиться в темный коридор. Он заметил, что у нее дрожат руки. Проследив направление его взгляда, она с силой сцепила руки, пытаясь скрыть от него свое состояние.

— Вы здесь.

Она не могла поверить, что тот единственный, кого она хотела видеть, действительно постучал в ее дверь, как будто она волшебным образом вызвала его силой своего отчаяния и страстной тоски. Как он узнал, что нужен ей?

Или не знал?

Хотя какие у него могут быть резоны… Надо спросить.

— Ради тайного свидания в гостиничном коридоре?

Он сверкнул улыбкой.

— Чтобы подставить плечо, на которое вы можете опереться.

«Так он знал».

— Хотя, — продолжал он, — я не отказался бы и от первого варианта.

Не колеблясь ни секунды, Теодосия бросилась в его объятия и опустила голову ему на грудь. Шерстяная ткань пальто грела, несмотря на холодный ночной воздух. Щека уютно устроилась на его галстуке. «Действительно, сильное плечо».

Она шмыгнула носом, но слез не было. Каким-то образом присутствие Мэтью, который хотел ее успокоить, смягчило сердечную боль.

— Спасибо.

Он обнял ее крепче.

— Не стоит благодарности. — Он выдохнул, дразня прядь волос на ее лбу. — Это как раз то… — он колебался, — …что друзья готовы сделать друг для друга.

— Друзья… — повторила Теодосия и просунула руки внутрь его пальто, ища тепла. — Я рада, что вы здесь.

Они стояли так несколько долгих минут.

— Потому что мы друзья, не так ли? — Его тихий голос рокотом отдавался в ее ухе, которое было прижато к его груди.

— Конечно. — Она подняла к нему лицо, а он опустил голову. Теперь их губы едва не соприкасались. — Добрые друзья.

— Да. Добрые друзья. — И с этими словами он наконец ее поцеловал.

Теодосия отказывалась думать, что искать утешения в его объятиях — это дурно. Действительность, в которой дедушка был болен, тяжким грузом лежала на ее душе каждую минуту каждого дня и каждой ночи. Разве она виновата, если ей выпал хотя бы этот краткий миг передышки и нечаянной радости? Ей