Возвращение домой - Евгения Преображенская

предназначение, – кивнула светловолосая. – Кто-то охотник, а кто-то добыча. Иногда мы меняемся местами. Он клевал тебя, теперь ты его съешь. В этом нет зла. И перья, и кровь, и мясо, и потроха петушка пойдут в дело.

– А ты знаешь своё предназначение? – поинтересовалась девочка, приближаясь. – Ты охотник?

– Думаю, я защитник… – Леса оглядела свой топор. – Моё предназначение – защищать вас.

– От мертвяков и зверей?

– От мертвяков ходячих, от плохих людей.

– Нашу деревню сожгли нелюди, – тяжело, не по-детски вздохнула Лала, всхлипнула. – Папку убили, братцев.

– От нелюдей тоже, – подумав, добавила Леса. – Но их я никогда не видела. И никто не говорит, как они выглядят.

– Лучше бы их не видеть, а описать невозможно, – Лала сморщила личико. – Демоны – они и есть демоны… Словно зверей и людей перемешали друг с другом как ни попадя.

Леса нахмурилась, точно пытаясь вспомнить что-то.

– Ты знаешь, почему звери родят и умирают, как обычно? – Лала продолжала допрос Лесы, раз уж та соизволила с ней заговорить. – А люди… Когда приходит наш час уйти, мы не находим покой. Как старая сестра Келѝта, которая замёрзла в лесу, а теперь иногда её видят среди деревьев ходячей…

– Звери проще устроены, наверное, – предположила девушка.

– Ты тоже думаешь, как мама и сёстры Единого, что чертоги богов закрылись для людей? – поинтересовалась девочка. – Создатель никого в них не впускает и не выпускает новые души?

Леса только пожала плечами, занявшись чисткой топора.

– Я никак не думаю. Я не помню мира иным.

– Поэтому ты не боишься мертвецов?

– Мне жалко их. Они чьи-то отцы и матери, дети. Многие – наши друзья, как сестра Келита и другие бабушки…

– Ну да, а теперь хотят нас убить, – обиженно заметила Лала.

– Может быть, это потому, что им очень-очень больно, – предположила Леса, уставившись на свои руки.

Лалана открыла было рот, чтобы задать новый вопрос, но тут невдалеке истошно заплакал ребёнок. Это была годовалая сестрёнка. Девочка появилась на свет перед той порой, когда Страна туманов закрылась для людей. Они перестали родить и умирать. Может, поэтому, в отличие от старших соплеменников, ребёнок не отличался здоровьем.

– Да что ты плачешь, как крикса? – почти завыла вместе с дитём обессиленная мать.

Леса вздрогнула, будто услышала знакомое словцо. Лала нахмурилась, подметив эту странность. Сильная, храбрая Леса никогда ничего не боялась. Она ловко рубила головы не только петухам, но и мертвякам.

Дикие звери, встречающиеся в лесах вокруг монастыря, к ней не подходили. По крайней мере, с недобрыми помыслами. Была семья медведей, с которыми Леса, к удивлению, подружилась. Медведям зимой ведь спать положено, но эти, видать, не нагуляли жира. Да, звери рождались и умирали, как прежде, но мертвяки всех живых распугали. Добычи стало меньше.

Однажды, когда мать ушла на охоту, на медвежат напал одинокий волк. Леса была поблизости. Половину волчьего мяса она оставила зверям, а людям досталась вторая часть и шкура. Мясо долго варили. Оно было вонючее, но жирное и сытное. Даже сытнее, чем у степных баранов.

Лала вздохнула, мельком вспомнив их прежнюю жизнь, и побежала к матери, чтобы помочь. Лала твёрдо решила, что, как и Леса, она будет защищать всех детей: медвежьих ли, человечьих, даже волчьих, а особенно хворую сестрёнку. И в этом будет её предназначение.

Днём из-за плотной занавеси облаков выглянуло солнце. В его лучах сугробы стремительно иссыхали, и кое-где в огороде уже темнели пятна грядок. Почки на ягодных кустах и плодовых деревьях в монастырском саду набухали буквально на глазах.

Казалось, что с тёплыми лучами и в сердцах людей наливается соками надежда, а молитвы набирают силу.

Степняки не поклонялись Единому, монахини не знали имён божеств прибившихся к обители беженцев. Одни боялись, что чертоги Единого закрылись для них, вторые плакались, что разделены с предками в Стране туманов. Но каждый день такие разные они, женщины и дети всех возрастов, собирались в скромном святилище монастыря.

Пусть ненадолго, но люди оставляли разногласия и заботы за порогом ума. Каждый, как умел, от всего сердца возносил думы к некоему более высокому, светлому, сильному Началу всех богов, к Единому Творцу, к Источнику самой Жизни.

В тот день, когда женщины и дети вышли из храма, их улыбки были особенно светлыми, а речи нежными. Несмотря на подходящие к концу припасы, на болезни и заиндевевшую усталость, это был хороший день. И, наконец, исполнилось то, чего все так ждали. За высокими монастырскими стенами послышалось ржание коней, скрип колёс и мужские живые голоса.

Монахини бросились отворять тяжёлые засовы. В распахнутые ворота въехали конные, за ними последовало четыре крытые повозки, запряжённые лошадьми. Две оказались частично пустыми и две – полностью заполненные людьми и поклажей.

По блестящим конским бокам, по лицам солдат сразу было видно, что приехали они из процветающего града Гавра. Первые повозки занимали люди худые, грязные, одетые в лохмотья, с серыми измождёнными лицами. Были здесь дочери других монастырей, крестьяне, горожане.

Следом за повозками шли солдаты в пёстрых плащах и бард в коротком зелёном кафтане. Синеглазый и бодрый, в отличие от остальных, парень встретил монахинь широкой улыбкой. Он провёл пальцами по струнам домры, высек весёлую мелодию.

Мужчины на повозках в основном были все лежачие, раненые. Стариков не было вовсе. Стоящие в шаге от смерти, они оставались в родных краях: кто из привычки, кто из сострадания к молодым. Ни к чему в Гавре лишние рты и ослабшие члены.

Там, в стране Нагарат, за лесами и равниной Шаант, правил добрый хранитель живой воды. И хотя повсеместно дети перестали рождаться, а мертвецы не обретали покой, всем было известно, что светлая мощь владыки Шарана сдерживает ходячих мертвецов.

Он же милостиво рассылал спасательные отряды не только по Нагарату, но и отправлял в брошенную хранителями Варейу. Один из дошедших до монастыря мальчишек рассказывал, что столицу Адиппа, где правили люди, настигла беда. Мертвецы прорвались в город, и это был его конец.

На улице воцарилась оживлённая, почти праздничная суета. Галдели быстрые на радость дети, слышались непривычные мужские ноты и сделавшиеся тут же тише да ласковее женские голоса. Уставшие с дороги, однако тут же принялись воспитывать мелочь. То и дело звучали полушутливые приказы, солдаты прикрикивали, чтобы дети не мешались под ногами, принесли то да сё.

За массивными стенами стряпной стало