Девушка из другой эпохи - Фелиция Кингсли

Мне нравится.

– Расскажи мне что-нибудь, – прошу я. – Что-нибудь хорошее, чтобы ненадолго забыть про все произошедшее сегодня.

– О чем тебе бы хотелось услышать?

– Ты путешествовал по всему миру, расскажи, что ты видел.

– Я путешествовал не ради удовольствия, но по долгу службы действительно оказывался в красивейших местах.

– Регент наградил тебя рыцарским званием, но ты так и не объяснил, за что.

– Мы с моим флотом перехватывали корабли с продовольствием и припасами на Адриатике до тысяча восемьсот четырнадцатого года. Венеция и ее верфи были важнейшим оплотом Наполеона, так он мог контролировать восточное Средиземноморье, от балканского побережья до Турции.

– Разве в этой части моря еще не было английского флота?

– Скажем так, проводились некие операции по «зачистке», которые лучше не связывать с Королевским флотом.

– Ты имеешь в виду секретные операции? – уточняю я.

– Ну, не совсем официальные, – уклончиво отвечает он. – Как и все те, что мне впоследствии поручала Корона. С тех пор и по сей день мое главное задание – следить за Наполеоном.

– Он же почти год как находится в ссылке на острове Святой Елены.

– Пока Наполеон жив, никто не может сказать, что войну мы действительно выиграли.

– Когда ты закончишь свои дела в Лондоне, то вернешься в море или останешься в городе? – Не знаю, почему меня разбирает такое любопытство. Мне должно быть все равно, но мысль о том, что он может скоро отправиться в плавание, меня огорчает.

– Я бы вернулся в Гибралтар. Ты когда-нибудь была там?

– Никогда. – Ни в этой жизни, ни в будущем.

– Это всего лишь морская крепость, но тебе бы она понравилась.

– А правда, что у тебя там целый мавританский дворец?

– Да. Но без гарема, если ты об этом собиралась спросить, – насмешливо отвечает он.

– Я не собиралась, – вру я. – Там красиво?

– Красиво – не передать словами. Дворец выложен белым камнем, настолько ярким, что в солнечные дни он ослепляет. Испанцы называют его La paloma bianca – «Белая голубка». Там множество террас, которые выступают из скалы точно крылья, а самая высокая башня тянется к небу, будто взлетая.

– Оттуда видно море? – спрашиваю я, пытаясь представить себе картину.

– Дворец окружен морем, его видно из любого окна, – шепчет он, и его дыхание щекочет ухо. – Сад – просто рай на земле, там много пальм, олив, жасмина и розовой акации – они пахнут так, что голова идет кругом. У англичан талант к обустройству садов, но этот создала рука Господа.

– И животные там есть?

– Павлины альбиносы, розовые фламинго и лебеди, которые купаются в фонтанах, а ночью дрозд-отшельник убаюкивает своим нежным пением.

– Мне бы хотелось увидеть «Белую голубку», – вздыхаю я, поддавшись очарованию.

– А мне хотелось бы тебя туда увезти. В замке есть лестница, ведущая глубоко вниз, и, спустившись по всем тысячам ступенек, ты оказываешься в морской пещере: небольшом потайном гроте, куда иначе попасть можно только по морю. Воды голубее не найти нигде. Мне бы хотелось искупаться там ночью с тобой, под взглядом одной лишь луны.

– Я думала, ты собирался помочь мне заснуть, – возражаю я.

– У меня не получается?

– Все было хорошо, пока ты не заговорил о совместном купании под луной, – замечаю я.

– Тебе бы не хотелось?

– Очень бы хотелось. Но, Рид, ты же не думаешь, что я смогу заснуть после картины, которую ты нарисовал.

– А я уже какое-то время об этом думаю.

– Что еще ты бы мне показал? – спрашиваю я; сердце колотится как сумасшедшее, дыхание прерывается.

– В гроте? – лукаво шепчет он.

– В Гибралтаре, – поправляю я.

– Мы бы переплыли пролив на лодке, я бы отвез тебя в Танжер, где мы прогулялись бы по древней Касбе. Я бы купил тебе все духи, что тебе понравятся, специи, самые яркие ткани для платьев, которые с удовольствием потом бы с тебя снял; потом мы бы заглянули в узкие переулочки между выкрашенными в голубой цвет домами и в конце дня наелись бы шебакии[35], а потом целовались бы, перемазанные медом, в тени парадных и зеленых дверей, где нас не увидит никто, кроме бродячих кошек… На «Сфинксе» я бы отвез тебя к любой точке горизонта, которую бы ты указала, Ребекка.

– «Сфинкс»? – непонимающе спрашиваю я.

– Корабль, который мне сейчас строят на верфи Портеров. Я решил назвать его «Сфинкс», а скульптуру на носу сделают по портрету, который я нарисовал, пока ты читала в саду.

Вот зачем ему это было нужно.

Рид опускает голову в изгиб между моей шеей и плечом, чуть сдвинув ночную рубашку, и глубоко вдыхает, как будто только этот воздух ему был нужен.

Он касается горячими губами местечка чуть ниже моего уха, и внутри меня все переворачивается, мурашки собираются внизу живота.

– Мой запах на тебе сводит меня с ума, Ребекка.

В порыве смелости я переворачиваюсь лицом к нему.

– Сегодня вечером не станешь требовать свой поцелуй?

Рид качает головой:

– Сейчас тебя мучают печальные мысли. Когда ты меня поцелуешь, я хочу, чтобы ты думала только обо мне.

– Я уже думаю о тебе. Ты первый, кого я ищу взглядом, войдя в любую комнату.

Рид ласково касается ладонью моей порозовевшей щеки.

– С таким, как я, ты рискуешь своей репутацией.

– Ради тебя ее потерять не жалко.

Мы соприкасаемся лбами, мой нос дотрагивается до его, наше дыхание смешивается, и уже близок тот поцелуй, который слишком долго ждал своего часа.

Я слегка наклоняю голову, ровно настолько, чтобы коснуться его губ.

– Нет, – шепчет Рид.

– Почему?

– Потому что я хочу не только поцеловать тебя, и все, черт побери! Я хочу раздеть тебя, касаться твоего тела, ощущать твои прикосновения, и, когда это произойдет, я хочу, чтобы мы были в таком месте, где ты сможешь кричать мое имя, пока хватит дыхания. – Рид переворачивается на спину и вздыхает, будто очень устал. – Сдерживать такое жгучее желание – будто терпеть огонь. И, что хуже всего, эта пытка мне безумно нравится.

– Хочешь уйти? – спрашиваю я, боясь его ответа.

– Я же пообещал, что останусь, пока ты не уснешь, разве не так?

Я киваю, больше ничего не говоря.

Рид притягивает меня к себе, обнимая, я кладу голову ему на грудь, а наши ноги переплетаются под покрывалом.

Он гладит меня по волосам, накручивая длинную прядь на пальцы.

– Я всегда все контролировал, но с тех пор, как узнал тебя, собственные мысли мне больше не подвластны.

Больше ни один из нас не произносит ни слова. Стук его сердца