Воля владыки. В твоем сердце - Рия Радовская

— Приму ответственность, владыка. Почту за величайшую честь организовать и направить работу судейской гильдии в соответствии с вашими распоряжениями и постановлениями великого совета старейшин. Клянусь во всем действовать согласно законам моего лепестка и собственной совести.

— Поднимись и займи свое место.

Асир отвернулся и, так и не убрав руку с родового кинжала, пошел к центру зала, где перед камнем предков под надзором двух стражников стоял на коленях Джасим.

— А я уж думал, ты забыл про меня… родич, — протянул тот, нехорошо ухмыльнувшись. — Дети, братья… Ты все равно никого из них не тронешь. Мягкотелый слабак на троне великого лепестка!

По залу пронесся ропот, дернулись стражники, готовые в любой момент пустить в ход мечи. Но Асир повелительно взмахнул рукой, отсылая их прочь. Лин почему-то отчетливо увидела встревоженно-сосредоточенное лицо Сардара — тот был неподалеку и, кажется, происходящее ему сильно не нравилось. А Джасим, пытливо всматривавшийся во владыку, будто жаждал хоть какой-то реакции, но, так и не дождавшись ее, внезапно начал горячиться.

— Отлучение от рода? Кому нужен род, прогнивший у самого корня? Признанный владыка, дожив до тридцати весен, даже не хочет зачать наследника! — Джасим вдруг обернулся к толпе, воскликнул исступленно: — Не хочет? Или не способен? Скажи, родич, перед лицом великого совета и твоих цепных шавок, половина из которых безродные проходимцы — почему ты так беспечен, почему до сих пор не дал своему лепестку надежду на спокойное будущее? Почему до сих пор не взял себе жену и не дал Имхаре наследников? Хватит ли тебе смелости, о, величайший из величайших, ответить правду приговоренному к смерти старшему родичу перед лицом своего народа?

— А тебе нужна правда? — спросил Асир, и Лин снова поежилась. В его голосе, ледяном и ровном, почти лишенном эмоций, сейчас отчетливо читался тот самый смертный приговор Джасима и бесконечное, бескрайнее презрение. — Все, что нужно тебе, отлученец и предатель, по недоумию все еще считающий меня родичем, — посеять хаос в стране и смуту в сердцах. Но я отвечу сейчас моему народу, моему совету и моим предкам, чтобы твои ядовитые, порченые семена не укоренились и не проросли сомнениями и страхом. Я не желаю ни себе, ни Имхаре наследников, которые будут ненавидеть своего отца. Я не желаю десятка жен, грызущихся за власть или место в моей постели. У владыки красного лепестка не будет детей, вынужденных побираться в трущобах или прислуживать себе подобным, потому что их отцу наплевать на их матерей. Я дам моей стране наследников от единственной анхи, которая однажды станет моей единственной женой перед лицом закона и предков. Когда избавлю Имхару от посеянной тобой гнили. И от тебя.

— Давай, — осклабился Джасим. — Убей меня лично. Потешь свою ненависть. Пусть твои белые тряпки обагрятся моей кровью, непогрешимый владыка Имхары. Запачкай наконец руки. Ты же недаром цепляешься за этот кинжал. Не терпится всадить мне его в горло?

Асир усмехнулся и вдруг в самом деле выхватил кинжал из-за пояса. А в следующую секунду под дружное аханье и чьи-то вскрики полоснул им по собственной ладони. Сжал кулак и в два шага оказался на возвышении у камня предков.

— Народ Имхары! — заговорил он, и голос, напитанный силой и внутренней, сейчас ничем не прикрытой яростью, гулко и раскатисто разнесся по залу, отразился от стен и сводов, загрохотал, рассыпаясь звучным эхом. — Я, Асир аль Даниф, объявляю Джасима, старшего члена моего рода, преступником. И приговариваю его к смерти. Перед лицом предков клянусь собственной жизнью и впредь защищать интересы моего лепестка, уничтожать предателей, будь они из моей семьи или иной, и с честью носить имя великого рода Данифа. Властью и кровью, данными мне великими предками, призываю их в свидетели и судьи. Пусть суд предков покарает меня за преступление против родича или признает мою волю.

Асир вскинул руку, разжал кулак, и кровь густо и ало потекла с его ладони прямо на камень. А дальше время будто застыло в одном ярком медленном мгновении. Лин бессознательно вскочила на ноги — в едином порыве со всеми присутствующими. Она слышала крики со всех сторон, видела качнувшуюся к камню и Асиру толпу — и стражников, качнувшихся навстречу толпе. Отметила искаженное ужасом лицо Хессы, побелевшую, как ее одежды, Лалию, увидела Фаиза, Сардара, и даже владыку Акиля, застывших с одинаково потрясенными лицами. Но лучше всех, четче всех, конечно, Асира. Его сверкающие праведной яростью глаза, плотно сжатые челюсти и рассеченную кинжалом руку. Вряд ли бы даже самые умелые летописцы сумели подробно описать случившееся потом. Лин уж точно не сумела бы. От камня предков полыхнуло ослепительно-алым, до рези в глазах, до обжигающих слез, по залу прокатился жуткий, раскатистый гул, а в следующее мгновение все закончилось. Все так же капала с ладони Асира кровь, все так же кричали люди, а перед камнем предков на боку, с вывернутыми руками и открытым в немом крике ртом на застывшем лице, лежал Джасим. Мертвый.

— Тихо! — разнесся по залу звучный голос Ихтара.

Лин не думала, что это поможет, но люди и в самом деле замолчали — не сразу, постепенно, как стихает шум отхлынувшей штормовой волны. И в опустившейся наконец тишине Ихтар проговорил медленно и торжественно:

— Великие предки явили свою волю! Да будете вы все свидетелями. Пусть Им-Рок и Имхара узнают волю предков от вас, тех, кто видел их возмездие своими глазами.

— Вся Ишваса, — поправил его Акиль. — Я готов свидетельствовать перед всеми моими братьями-владыками. Особенно перед теми, — он нехорошо, ощерившись и показав клыки, усмехнулся, — кто разделял мысли Джасима.

— Я тоже, — Нариман, растерявший всю нервозность и суетливость последних дней, величественный, каким и должен быть владыка, встал рядом с Акилем. — Предки снова, у всех на глазах, подтвердили право моего брата Асира на трон Имхары. Это станет посланием для всех, кто сомневался.

«И вряд ли они будут довольны таким посланием», — подумала Лин, вспомнив презрительные физиономии Вахида и Рабаха. Для Им-Рока и Имхары Асир уже стал владыкой, которого любят и в праве которого не сомневаются — после своей речи у подножия Безумной статуи, а пленение Джасима только подтвердило чувства горожан. Но можно даже не сомневаться, что теперь немыслимо упрочится и положение Асира среди других владык. Может, и его законы все-таки примут окончательно по всей Ишвасе. Хотя хватит и того, чтобы перестали интриговать и строить козни, если не из уважения, то хотя бы из страха перед волей предков.

Асир между тем