Укушенная - Джордан Стефани Грей

— Это ещё не конец, — шепчу я себе или, может быть, Селесте. Тому, что осталось от неё в этой жизни. — Ещё есть время. — Пять недель до Вознесения. Почти месяц до того, как Эви и Син обручатся, и она укрепит своё положение в качестве будущего этого двора. И даже если я не уложусь в этот срок, у меня есть годы до её коронации. Время ещё есть.

Боже. Я бы хотела, чтобы у меня сейчас начались галлюцинации. Просто чтобы снова увидеть Селесту. Услышать её смех, увидеть её улыбку, вспомнить всё это. Я думала, что никогда её не забуду. Я думала, что буду хранить каждую частичку её души вечно, но чем больше я запутываюсь в этом дворе, тем меньше во мне остаётся прежнего. Я пообещала ей. Я пообещала ей, и я чертовски боюсь нарушить это обещание и разрушить то, что осталось от неё, от нас. Нашу любовь. Нашу связь. Как только я потеряю это, у меня ничего не останется. Ничего не останется от моей прежней жизни. Ни моего отца, ни моего дома, ни даже школы. Ничего.

И тут моя дверь открывается — внезапный скрип и порыв тёплого воздуха. Я вскакиваю с кровати, протягиваю руку, выпуская когти из косточки в центре ладони. Бритвы вырываются из моих пальцев, и я шиплю от боли, использую гнев, который она разжигает, готовясь к вторжению.

— Чёт. Дерьмо. Ой. — Син попадает прямо в мою ловушку, и три гвоздя вонзаются в пятку его ворсистой тапки, а проволока-растяжка опутывает его ноги. Он дёргается, чуть не падая на пол, но успевает ухватиться за дверь. Дерево разлетается в щепки под его яростной хваткой. — Что, во имя звёзд, это такое?

— Син! — Я не могу заставить свои когти исчезнуть из-за неожиданности его появления, заставляющей меня забыть о боли и ярости, но я всё равно пытаюсь. Втягиваются только два. — Что… что ты здесь делаешь? — Я бросаю взгляд на окно. — Уже за полночь.

— Я в курсе. — Он довольно неприлично подскакивает к моему плюшевому креслу и садится. Поднимая тапочку в воздух, он морщится и счищает шерсть с кожи. Под ногтем хлюпает. Он ругается ещё несколько раз, и его кровь течёт на пол. — Ты хотела испортить мои любимые тапочки или это просто твоя выходка?

Я качаю головой и заставляю ярость утихнуть. Наконец, остатки моих когтей исчезают, хотя и более болезненно, чем когда они появлялись.

— Я… нет. Нет. Откуда мне было знать, что ты появишься?

— Ты ждала другого поклонника? — Он кривит губы в гримасе, когда выдергивает из ноги очередной гвоздь, а затем бросает испачканную туфлю на пол. — Заманивала к себе мою кузена острыми предметами и растяжкой?

Я хмурюсь, видя его плохо скрываемую ревность.

— Твоего кузена?

— Каликса? — Син швыряет последний гвоздь на пол. — Высокий, темноволосый и красивый? Проблемы с гневом? Упрямая преданность осла…

— Я знаю, кто такой Каликс; мой вопрос был направлен против твоей собственной полной глупости. Я устанавливала мины-ловушки, а не круг призыва.

— Круг призыва, — вторит Син. — Кто-то обращает на это внимание во время уроков. — Он тяжело вздыхает, когда его кожа снова стягивается. — Звёзды небесные, иногда мне кажется, что тебя послали сюда, чтобы убить меня.

Я закатываю глаза, но в груди разливается тепло. Он говорит правду. Я приподнимаю бровь. Конечно, он просто драматизирует.

— Почему ты здесь, Син?

— Я не хочу тебе говорить.

Ещё одна правда.

— Ты заляпал кровью мой ковёр, — говорю я. — Чем скорее ты заговоришь, тем скорее я смогу его почистить, пока Уна не обвинила меня в пятне.

Но он говорит только:

— Тебе не нравится кровь.

Я скрещиваю руки на груди, внезапно почувствовав себя слишком голой в своей длинной чёрной рубашке. Я могу только порадоваться, что Син, похоже, не учуял, кому она принадлежит. Хотя я надеваю рубашку Каликса не из-за него; я ношу её, потому что это единственная вещь в моем гардеробе, которая кажется приятной на ощупь.… чистой. Свободной от грандиозных эксцентричностей двора оборотней. Это всего лишь рубашка. Простая, скучная рубашка. Я скучаю по дому.

— Никто не любит кровь.

Син смеется, его красные глаза ярче, чем жестокий свет луны.

— Если ты веришь в это, значит, ты недостаточно долго пробыла в этом сумасшедшем доме. — Он улыбается, но по моим ребрам пробегает неприятная волна жара. Это ложь. Его внешность рушится. Он ссутуливается на стуле, вытаскивая из своих спортивных штанов оборванную проволоку. Кажется, я не единственная, кто наслаждается человеческой простотой.

— Тебе следовало бы быть злее, Ванесса, — внезапно заявляет он. Это правда. — Я не разговариваю с тобой, разве что перебрасываюсь парой слов здесь и там, но ты позволяешь мне сидеть на твоём стуле и истекать кровью на твоём полу.

Я потираю руки вверх и вниз, пытаясь согреться от холода в его голосе.

— Это я виновата, что у тебя идёт кровь.

Он поднимает взгляд, и мои руки безвольно опускаются по бокам. Выражение его лица такое беззащитное, такое всепоглощающее, смертельно опасное, что у меня щемит сердце. Я подхожу к нему.

— Син, что случилось? — шепчу я. — Что-то случилось?

— Здесь всегда что-то происходит. В этом-то и проблема. — Он в отчаянии проводит рукой по лицу. Сейчас он не похож на принца, он похож на мужчину. Молодого человека, сломленного и истекающего кровью во многих отношениях. — Всегда что-то не так.

— Расскажи мне.

Он смахивает слёзы и тянется ко мне, берёт за руку и сажает к себе на колени. На секунду я замираю, неуверенная в себе — в том, что мы так тесно вплетены. Но затем он выдыхает, его сердце колотится рядом со мной, и я с облегчением ощущаю его защиту. Его руки обвиваются вокруг меня, и он запускает пальцы в мои волосы, прижимая мою щеку к своей груди. Я крепко обнимаю его, зарываясь руками в его волосы. Хотя какая-то часть меня всё ещё погружена в горе, я позволяю себе насладиться этим моментом. Позволяю себе жить.

— Ванесса, — шепчет он. Только моё имя, как будто это просьба. Молитва. — Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится?

В моей голове раздаётся тревожный сигнал. Он предупреждает об опасности. Мы не можем так разговаривать. Даже в темноте. Даже когда я сижу у него на коленях. Я пытаюсь поднять настроение.

— Что я постоянно хуже всех успеваю на уроках? Что я не знаю, какой вилкой пользоваться за ужином?

Син