Укушенная - Джордан Стефани Грей

Щеки Эви заливает румянец унижения, но она больше ничего не говорит. Никто из нас не говорит. Наши губы смыкаются, один за другим, скрепленные чарами принуждения королевы. Беспорядочный хаос замирает во внезапной тишине.

— Я не просто так приказала вам подняться с постелей. Сегодня ночью действительно произошло вероломное преступление, но нам нужно было время, чтобы выяснить все подробности. — Королева Сибилла встаёт с трона и бросает кинжал на землю. Она уверенно расправляет плечи и поднимает подбородок. — Инструктор Альварес был застигнут врасплох во время своей поздней пробежки по пляжу. Он был выпотрошен. — Она произносит эти слова прямо, без всякого сочувствия, и, не дрогнув, продолжает: — Лорд Аллард нашёл Бруно с внутренностями, подвешенными у него на шее. Задохнувшимся от своего тонкого кишечника. На его левой руке не хватало пальцев — очевидно, они были отпилены серебром. Хотя он ещё не успел превратиться, нападавший знал, что он — оборотень. Они беспощадно убили его. Бруно Альварес мёртв, а убийца остаётся на свободе.

Мой мир вращается вокруг своей оси, и я сбиваюсь с шага, хватаясь за локоть Каликса, чтобы сохранить равновесие. Не в состоянии осмыслить слова, но слышу, как они эхом отдаются в моём мозгу, словно отзвуки отдалённого грома.

Задохнувшийся. Выпотрошенный.

Беспощадно убитый.

О боже, нет. Только не это. Картина преступления размывает реальность тронного зала, превращая окружающие тела в кровь и кости. Только не это.

Я смотрю на своего предполагаемого убийцу, но Эви, похоже, в таком же ужасе, как и я. Её покрасневшие глаза расширяются, и она прислоняется к Сину, будто не может устоять на ногах без его поддержки. И Син… Сину не намного лучше. Выражение его лица меняется, и он опускает взгляд. В его глазах горят слёзы. Одна из них капает на кафельный пол. И моё сердце болит за него… за всех.

Его внутренности подвешены у него на шее.

Я едва знала инструктора Альвареса, и меня тошнит. Никто и никогда не заслуживал такого ужасного конца.

Когда королева щёлкает пальцами и говорит:

— Вы можете продолжать говорить, — тронный зал погружается в скорбный стон. Перекинувшиеся оборотни воют, их головы запрокинуты к небу, в то время как другие кричат от диких мучений.

— Кто? — Каликс спрашивает через шум.

Королева не смотрит на него. Почти кажется, будто она не ответит ему, пока Порша повторяет вопрос.

— Кто, ваше величество? — шепчет она.

— Мы не знаем. — Королева Сибилла холодно смотрит на своих придворных. — Не было никаких свидетельств вмешательства человека. Кто бы ни совершил это преступление, он был оборотнем — никто другой не смог бы проникнуть на нашу территорию, и никто другой не смог бы одолеть Бруно. — Она делает шаг вниз с возвышения, её взгляд скользит по нам — молодым оборотням. — Среди нас есть предатель, будь то из моего собственного двора… или из другого.

Вой переходит в агрессивное рычание, в то время как оборотни скребут когтями землю.

— Если этот предатель сейчас здесь, я обращаюсь к тебе, раскрой себя. — Принуждение.

Никто не двигается. Никто.

Лорд Аллард чертыхается. Королева выходит в проход, и толпа расступается, немедленно склоняясь в поклонах вокруг неё. Их бунт прекратился так же быстро, как и начался; возможно, потому что на полпути к выходу из тронного зала она поворачивается и произносит тихим, смертоносным голосом:

— Я получу голову убийцы. Ни при каких обстоятельствах никому не сойдёт с рук убийство невинного волка.

Словно в ответ на призыв к действию, комната взрывается шумом. Кто-то разбивает вдребезги стол, а ещё двое швыряют стеклянные фигурки в окна. Вой и рычание, раздавшиеся минуту назад, усиливаются в десять раз. На этот раз громче. Более дико. Я никогда не видела ничего подобного — яростного, страстного проявления неконтролируемой ярости, когда Королева Волков исчезает.

— Оборотни громко скорбят, — шепчет Порция рядом со мной, прежде чем поднять кубок и запустить им в стену. Эви находит Нетти. Они обнимают друг друга. Эрик превращается в оборотня и воет, пока у него не отказывают лёгкие.

Среди них — среди своей стаи и своего будущего — Син просто… оцепенел. Он вытирает глаза и опускается на ступеньку. И в этот момент он выглядит таким… таким душераздирающе одиноким, что я не могу этого вынести. Каликс хватает меня за запястье, чувствуя моё движение раньше, чем я его делаю, но я отталкиваю его и направляюсь к одинокому принцу.

Несколько мгновений назад мы целовались. Его руки были на мне. Я не могу смотреть, как ему сейчас больно, и не реагировать; я не могу ничего сделать, пока он так явно нуждается в ком-то. Я опускаюсь на ступеньку рядом с ним. Он смотрит на меня, в его глазах боль.

— Инструктор Альварес… Он… он умер.

— Знаю, — тихо говорю я. — Мне так жаль.

Он хватает меня и неожиданно заключает в объятия. Одна рука у меня в волосах, другая на спине. Он крепко прижимает меня к себе, уткнувшись лицом в ложбинку на моей шее. Его губы скользят по моей коже, когда он шепчет моё имя. Это не так, как раньше. Почти интимнее, будто я держу его сердце в своих руках.

Я не знаю, что сказать. Что делать. Моё горе не может сравниться с его горем в этот момент, не может сравниться с горем остальных моих одноклассников или всего двора. Я не так давно знакома с инструктором Альваресом. Для меня он был постоянным собеседником. Надёжным учителем. Для них он был семьёй.

Он был семьёй, и они потеряли его.

Я обнимаю Сина, пытаясь собрать его осколки воедино. Смерть Селесты раздавила меня. Для этого нет слов. И нет способа это исправить. Но я могу посидеть здесь с ним. Я могу остаться.

— Мне жаль, — эхом отзываюсь я. — Мне так жаль.

Только тогда я понимаю, что шум стих… не полностью, но достаточно, чтобы я услышала свой собственный голос. Он слишком громкий. И Син, и я… мы…

Реальность поражает с ясностью молнии — потому что мы с Сином касаемся друг друга на глазах у всего двора, обнимаемся, — но у меня нет времени осмысливать наше публичное проявление чувств. В следующую секунду что-то острое вонзается мне в руку, а за этим следует вспышка мучительного огня. Я моргаю, всё моё тело сжимается от шока, прежде чем посмотреть вниз.

В мою руку воткнулся серебряный кинжал.

Дерьмо.

Боль, кажется, усиливается при виде этого ужасного зрелища, и — как будто мой мозг наконец-то овладел телом — я шиплю