Укушенная - Джордан Стефани Грей

— Зачем ты это делаешь?

Я закрываю глаза и утыкаюсь головой ему в плечо, потому что больше некуда спрятаться. Больше некуда идти. Он напрягается, но не отпускает меня.

— Я скучаю по ней, и если я только смогу выяснить, кто её убил…

— Это её не вернёт.

Я отодвигаюсь на дюйм, пристально глядя на него. Чёрная прядь волос падает ему на глаза, и я почти готова смахнуть её. Или сорвать с его головы.

— Нет, но…

— Ванесса. — Он прижимается своим лбом к моему, его золотистый взгляд снова горит. — Это её не вернёт.

Я сглатываю и жду, когда рыдание вырвется из моего горла. Но слёзы… они не текут. Они по-прежнему не текут. Я отворачиваюсь от него, и Каликс неуверенно отступает на шаг. Хотя он не перестаёт мыть и споласкивать мою руку. Проводить по коже кусочком лавандового мыла. Снова ополаскивает. Конечно, его не волновала бы моя рана, если бы он в данный момент отмерял верёвку для петли.

— Каликс?

— Да? — бормочет он.

— Ты… ты что, сдаёшь меня?

Он не отвечает, вытирая мою руку снова и снова. Снова и снова. Снова воцаряется тишина, холодная и тягучая, гасящая пламя, всё ещё бушующее в моём теле. Может быть, тогда он меня выдаст. Может быть, я — ходячая покойница.

— Ты слышала историю о моём дяде? — внезапно спрашивает он. Я качаю головой, не понимая, какое это имеет отношение к происходящему. — Он вырастил меня. Моя мать — предательница крови — убила своего возлюбленного-человека, моего отца, чтобы защитить меня. Именно поэтому Королева Сибилла согласилась взять меня к себе, но моя тётя никогда не хотела иметь со мной ничего общего. С самого моего рождения она ни разу не взглянула на меня дольше, чем на несколько мгновений. Двор постановил, что я выгляжу как… как и её сестра.

Я слушаю с напряжённым вниманием. Не совсем понимая, но всё равно очарованная. Я никогда раньше не слышала, чтобы он так говорил, с таким оттенком уязвимости. Никогда раньше не слышала, чтобы он говорил так много, никогда. И мне трудно представить его слова. Всё труднее представить его таким — маленьким, отверженным и напуганным. Он был ребёнком до того, как обстоятельства вынудили его стать крупнее и сильнее остальных членов двора, чтобы выжить.

— Муж Королевы Сибиллы, король Лео Севери, был генералом до того, как женился на моей тёте. Он был суровым, взыскательным человеком, но… он был единственным, кто заботился обо мне. «Таково было соглашение», — всегда говорил он. — «Было бы неправильно бросать ребёнка. Это противоречит правилам стаи, законам двора и верности оборотней».

— Его слова очень похожи на твои.

Каликс выдавливает из себя лёгкую улыбку, и на его щеках появляются ямочки. Я гляжу на это зрелище.

— Он вырастил Синклера и меня как братьев. Он научил меня сражаться, быть лучше, чем слабый щенок, которого двор ожидал от меня. Половина волков, рождённых людьми, умирают до рождения. Но дядя Лео сказал, что моё выживание стало доказательством того, что я могу стать кем-то большим, чем просто моя генетика. Он сказал, что предательство моей матери не отразилось на мне. Он верил в меня, когда у меня был только Синклер. Долгие годы были только я, Син и король.

История развивается, и чем больше Каликс говорит, тем больше, кажется, раскрывается рана в его груди. Это становится ощутимым — его боль, его горе.

Я прижимаю здоровую руку к его груди, и он пристально смотрит на меня. Он нежно берёт меня за запястье, мозолистыми пальцами нащупывая пульс.

— Он умер двенадцать лет назад, — говорит Каликс. — Застрелен недалеко от пляжа. Пуля задела его сердце.

Моё предыдущее оскорбление эхом отдаётся вокруг нас. «Ты никогда не заботился ни о ком, кроме себя, не так ли?» И я понимаю, насколько была неправа. Я поднимаю взгляд на Каликса. Его желтые глаза сужаются от ужаса при воспоминании.

— Мне жаль, — бормочу я, и это действительно так.

Каликс кивает.

— Он не умер тогда. Оборотни могут пережить смерть смертных. Он вытащил пулю. Рана закрылась. Это казалось простым делом. Легко. Он вернулся домой, когда не смог найти охотника, и решил, что это какой-то человек, который, как известно, забавляется с огнестрельным оружием. Син ушёл на заморскую церемонию бракосочетания с королевой, так что я обработал рану. Почистил, хотя, похоже, в этом не было особой необходимости, — говорит он. — Рана выглядела совершенно зажившей. — Он хмурится. Его глаза закрыты, как будто он не может вынести того, что произойдёт дальше. Мои пальцы сжимаются на его сердце. Я тоже не уверена, что смогу это вынести.

— Когда я проснулся на следующее утро, то обнаружил, что король разлагается в своей постели. Он обуглился изнутри. Почерневшие вены, окровавленные глаза и органы, вываливающиеся изо рта. — Каликс крепче прижимает меня к себе. Сильнее. Я позволяю ему. Видит бог, ему это нужно. Кровь. Столько крови и смертей в этом грёбаном дворе. Я прикусываю язык.

— Волчий аконит, — объясняет Каликс, едва заметно пожимая плечами, и возвращается к осмотру моей раны. — Им была пропитана пуля. Если его не очистить должным образом и немедленно, он въедается в тело. Обнаружить его становится невозможно, пока… пока не становится слишком поздно. Мне пришлось отнести его тело Королеве Волков, когда она вернулась. Мне пришлось объяснить свою неудачу. Большинство в этом замке всё ещё думают, что это моя вина. Отвратительный поступок сына предательницы крови.

И моё сердце разрывается от боли за него. За вину, которую он возлагал на себя в течение многих лет. Он был так молод. Так одинок.

— Это была не твоя вина, Каликс.

Он выдыхает невесёлый смешок.

— Можно и так сказать. Ты не понимаешь цепных реакций. Последствий. Если бы понимала, то не была бы так сосредоточена на том, кто убил твою подругу.

«Ты бы не была бы так сосредоточена на том, кто убил твою подругу».

Эти слова звучат холодно и резко после тихой боли его горя. Они разрушают то перемирие, которое мы, возможно, заключили между собой.

Отталкивая его, я спрыгиваю с раковины, но ноги у меня подкашиваются и дрожат, как флаг на сильном ветру. Каликс закидывает мою руку себе на плечи и прижимает к себе. Хотя я и хочу отмахнуться от него, но не могу устоять на ногах.

— Неужели ты не можешь проявить хоть каплю сочувствия? — Вместо этого я огрызаюсь. — Почему ты всегда такой… мудак?

— Всё это, — начинает он, указывая на облицованную плиткой ванную, на голубую воду, стекающую из раковины,