Укушенная - Джордан Стефани Грей

и падаю от Сина подальше, задом наперёд, вниз по ступенькам. Вцепляюсь в запястье и приземляюсь на задницу. Лезвие торчит из моей ладони, рукоять вонзилась так глубоко, что застряла в кости. От трения к горлу подступает волна тошноты, и разум лихорадочно пытается осмыслить то, что я вижу. Я… в меня вонзили кинжал. Кто-то вонзил в меня кинжал.

Крик ужаса едва не срывается с моих губ, когда Эви прыгает передо мной, обнажив клыки на всеобщее обозрение. И она… она, должно быть…

Мои внутренности превращаются в лёд.

— Держи свои руки подальше от моей будущей грёбаной пары, — рычит она, — или в следующий раз я их отрежу.

Эрик подбадривающе воет рядом с ней, огромный зверь с красными глазами. Красные глаза. Внезапно в моей памяти всплывает образ другого волка — ещё одной пары красных глаз, и я рефлекторно отшатываюсь от него, вспоминая.

Второй волк выскакивает из тени, хватает меня своими челюстями и… и кусает.

От фантомной боли в боку, от самой настоящей боли в руке во мне поднимается волна адреналина, за которой следует ярость. Внутренняя ярость. Я сгибаю пальцы, и боль от серебряного лезвия так сильна, что я чувствую её до самых кончиков пальцев.

— Ты, — рычу я.

Эви придвигается ближе, наклоняется надо мной и хватает меня за горло.

— Заткнись, — требует она резким, неотразимым голосом. Слова застревают у меня на языке, когда я замахиваюсь на неё зажатым в руке лезвием, но она перехитряет меня, уворачиваясь прежде, чем я успеваю её ранить. — Ты понимаешь, где находишься, шавка? Это двор Королевы Волков, и ты — никто. Ты — дерьмо под нашими ногами…

— Эвелин, — рычит Син.

— Нет. Пора ей понять своё место. — Эви бросает на него сердитый взгляд, и ближайшие к нам оборотни отступают на несколько шагов. Они не помогут. Они не спасут меня. Для них это просто конфликт, который должен быть разрешён, а я и есть конфликт, который должен быть разрешён.

Хотя рука Эви крепче сжимает моё горло, Син хватает её за плечи и отрывает от меня. Эви отлетает назад и едва успевает приземлиться на ноги, прежде чем Син предупреждающе выпускает свои чёрные когти.

— Ты не поднимешь на неё руку в моём дворе, — приказывает он — принуждает. И это не должно быть возможным, это не должно сработать. Но Эви застывает, как вкопанная. Син выпрямляется, словно ангел-мститель, и приближается к ней, по-прежнему обнажая когти. По-прежнему смертоносный. Скрытая угроза в его голосе заставляет даже меня встрепенуться. — Ты понимаешь? Ответь мне.

Она стискивает челюсти и несколько секунд сопротивляется желанию, прежде чем её подбородок опускается в лёгком кивке. Да, она понимает, но всё равно смотрит на меня убийственным взглядом и говорит:

— День на пляже был ужасной ошибкой. Тебя следовало бы разорвать в клочья, как твою жалкую подружку. — Затем, сквозь стиснутые зубы: — Я должна была сделать это сама.

Мои руки дрожат, когда я вскакиваю на ноги. Кровь шумит у меня в ушах, и я борюсь с этим. Я борюсь с её навязчивостью до тех пор, пока у меня не ломаются костяшки пальцев и перед глазами не начинает краснеть.

— Не смей говорить о Селесте.

Эви наклоняет голову, окидывая меня оценивающим взглядом, и на ее холодном лице медленно расплывается жестокая улыбка.

— А почему бы и нет? Она меня не слышит, Ванесса. Она всё ещё мертва… её сбили на дороге в том глухом переулке, размазав по решётке полуприцепа. Разве ты не помнишь?

Прежде чем я успеваю среагировать, Син перекидывается с оглушительным рёвом. В следующую секунду он превращается в злобного серого волка с ярко-красными глазами и бросается на Эви. Мне всё равно. В этот момент он мог бы выпотрошить её. Он мог бы вырвать у неё органы на глазах у двора, и это было бы недостаточной местью. Конечно, он этого не делает. Он не причиняет ей вреда… он не может. Она — принцесса Азиатского двора; даже принуждать её было бы крайне глупо.

Я хватаюсь за золотую рукоять кинжала и вырываю его из своей руки, а затем бросаю на пол. Мне следовало бы вонзить его в сердце Эви, но я не могу этого сделать. Только если умру здесь и сейчас. Оборотни двора таращатся на нас; некоторые бросают камни в мою сторону, в то время как другие призывают меня бороться и положить этому конец, но я не могу.

Только не так.

Когда Син прижимает Эви к земле, я убегаю. Выбегаю из тронного зала и взбегаю по первой попавшейся лестнице. Все выше и выше. Мои ноги двигаются, даже когда лёгкие взрываются. Даже когда рана кровоточит, а клыки вырываются изо рта. Она убила Селесту. Она ранила меня. А её брат… её брат, возможно, Укусил меня. Он, должно быть, Укусил меня.

Я хочу убить их. Мне нужно убить их.

Я останавливаюсь на верхней площадке лестницы, перед знакомой дверью в классную комнату. За стеклянной витриной — длинные деревянные скамьи. Мензурки и котлы аккуратно расставлены в кунсткамере. Подпалины на стенах и дыры в потолке.

Класс Алхимического Конструирования.

Хорошо.

Я тихо вхожу, и меня словно гипнотизируют. Я не замечаю ничего, кроме стеблей тонких фиолетовых цветов, увядающих на полке возле несокрушимого стола инструктора Бхата.

Волчий аконит.

Я хватаю цветок с полки.

Пришло время, я больше не могу ждать. Эви должна заплатить, и я никогда не выиграю у неё в честной борьбе. Я не воспитана так, как они, — не ценю насилие, злобу и брутальность. Но я прожила среди них достаточно долго, чтобы знать свои сильные стороны. Чтобы узнать их слабости. Я с трудом сглатываю. Из зияющей раны на моей руке кровь сочится мне на ноги. Если меня казнят за государственную измену, мне плевать на честную борьбу. Меня волнует только правосудие.

Однако из-за моей спины раздается голос Каликса:

— Харт, это третий промах.

И я понимаю, что проиграла.

27

В темноте неосвещённого класса видны только золотые глаза Каликса.

Только звук нашего прерывистого дыхания.

Он не двигается, и я тоже. Как и другие оборотни, он мог бы уложить меня на спину за считанные секунды; было бы глупо убегать или драться. На самом деле, я не вижу выхода из этого положения. Каждый шаг вперёд ведёт к моей смерти. И всё же я отказываюсь отворачиваться от этого пристального взгляда. Я так устала бояться.

— Она ранила меня, — говорю я, сжимая