Дочери судьбы - Тара Хайланд

Розалинду, водившую ее по главному магазину «Мелвилла», рассказывая истории о приключениях во время войны. Элизабет часто навещала Розалинду во время болезни. Последние несколько раз некогда великая леди так расчувствовалась, что, когда бы Элизабет ни приходила в квартиру на Гросвенор-стрит, ее преследовало смешанное чувство грусти и смущения.

Тяжелее всего приходилось дяде Пирсу. Да это и понятно. Если у Уильяма была семья – жена и трое детей, – у Пирса не было никого. Элизабет знала о его преданности матери и пыталась найти слова утешения, но, как только они вернулись в Олдрингем после погребения, он извинился и ушел прилечь. Судя по его внешнему виду, он не спал с тех пор, как умерла Розалинда, и Элизабет надеялась, что теперь он отдохнет.

В гостиной толпилось свыше ста пятидесяти скорбящих, так что никто и не заметил, как Пирс ушел. Всех любезно пригласили на а-ля фуршет, но у Элизабет пропал аппетит.

Поговорить было не с кем: не было никого из тех, кто бы ее понял. Кейтлин даже не подумала прилететь, но Элизабет ее не винила: Розалинда не слишком привечала незаконнорожденную внучку. А Эмбер куда-то запропастилась. Она прилетела из Нью-Йорка и только и болтала о последней прихоти: работе фотомоделью. Наверняка прокралась наверх, названивает друзьям и треплется. Только этого Эмбер недоставало – чтобы толпа людей целыми днями отпускала ей комплименты. Элизабет до сих пор не могла понять, почему отец смотрит на проделки младшенькой сквозь пальцы.

Мать, похоже, решила, что самостоятельность пойдет Эмбер на пользу, научит ее ответственности. Но два месяца за границей как-то мало подавили подростковую строптивость. Эмбер даже имела наглость появиться на похоронах в черных джинсах, черной футболке и огромных солнцезащитных очках. Элизабет была в ужасе от такого неуважения. Потом подумала: если бы Эмбер сейчас увидела бабушка, она бы фыркнула и сказала – а чего вы хотите от избалованного ребенка? Элизабет улыбнулась. В конце концов, этому и следует посвятить сегодняшний день: воспоминаниям о Розалинде Мелвилл.

– Какую замечательную речь ты произнесла в церкви, Элизабет.

Девушка подняла голову и увидела отца.

– Спасибо, – ответила она.

Сказать по правде, она удивилась, когда он попросил ее произнести надгробную речь. Ей потребовалось немало усилий, чтобы не разрыдаться.

– Я старалась.

– Да, все видели, – подтвердил он. – Твоя бабушка была бы в восторге.

Элизабет отвела взгляд, не зная, что сказать. Она ждала выражений отцовской гордости и слышала их так редко, что теперь не знала, что с ними делать.

Пока она обдумывала подходящий ответ, Уильям вернулся к толпе, к роли радушного хозяина. Элизабет прошла к бару и попросила бармена налить ей бокал джина с тоником. Была пятница, и она планировала задержаться в Олдрингеме на выходные, а не мчаться назад в Токио. Сзади послышался смех, и она обернулась, чтобы посмотреть, кто проявляет такое неуважение. Однако, оглядев гостиную, внезапно поняла, что никто не раскаивается и не конфузится от вспышки смеха. Тихие уважительные голоса, звучавшие в начале дня, были отброшены вместе с пиджаками и галстуками. Ведь в глубине души до Розалинды никому не было дела. Многие пришли сюда, чтобы показаться в обществе, потусоваться. Стоя в центре лицемерной толпы, Элизабет неожиданно захотелось остаться одной.

Попросив у бармена еще один бокал джина с тоником, она вышла на веранду. Но даже там не ощутила уединения. Ей захотелось уйти. Она пошла к теннисным кортам. Там ее никто не найдет. И только когда оказалась далеко от дома, села на каменные ступени и положила голову на колени, довольная, что можно сбросить маску, предназначенную для публики.

Не прошло и минуты, как за спиной кто-то кашлянул. Она подняла голову, и у нее екнуло сердце: Коул.

– Прекрасно, – пробормотала она.

Больше и желать нечего. Она заметила его еще в церкви и сумела избежать взгляда. Теперь она быстро вытерла глаза рукой. Элизабет ненавидела, когда кто-нибудь заставал ее врасплох, тем более Коул. Однако он, казалось, не заметил ее смущения, а, достав из кармана пиджака чистый носовой платок, протянул ей. Она немного поколебалась и взяла.

– Спасибо, – сморкаясь, пробормотала она.

– Я видел, как ты вышла, – пояснил он. – Дай, думаю, посмотрю, как дела.

– Спасибо. Все нормально.

Ей хотелось, чтобы он ушел.

Он не уходил.

– Ты любила бабушку, – заметил он.

Это прозвучало скорее как утверждение, а не вопрос, но она все равно кивнула.

– Да. Да, очень. – Она откашлялась, стараясь вернуть самообладание. – Как я сказала, у меня все хорошо, правда. Можешь возвращаться в дом. Я скоро приду.

Она ожидала, что он воспользуется возможностью и уйдет. Вместо этого он сел рядом на ступеньку и взял ее за руку. Так они и сидели долго-долго, не разговаривая, не шевелясь, но совершенно умиротворенные.

Через неделю после похорон матери, когда все наконец начало приходить в норму, Уильям договорился о встрече с Гасом Феллоузом, адвокатом матери и душеприказчиком ее имущества. Впоследствии Уильям часто думал: предупреди Розалинда его заранее, сказав прямо: «Со своими акциями я намерена поступить таким образом», он не отреагировал бы так остро на содержание завещания. Однако он и не подозревал, что с тех пор, как десять лет назад она распорядилась, чтобы ее десять процентов акций перешли к нему, произошли какие-то перемены. Сидя напротив Гаса в конторе «Феллоуз и сыновья» на Чансери-лейн, он не ожидал услышать, что мать составила новое завещание.

– Когда она это сделала? – спросил Уильям, заранее подозревая, что любые перемены, в которых он не принимал участия, не могут быть хорошими.

Гас Феллоуз, человек порядочный, смутился. Он притворился, что проверяет дату.

– Чуть больше пяти лет назад.

Пять лет назад. Когда Кейтлин переехала жить к ним. Значение этого факта не ускользнуло от Уильяма. И, хотя ему было больно, он не удивился, узнав, что Розалинда решила оставить свои акции двум законнорожденным внучкам: семь с половиной процентов – Элизабет и два с половиной – Эмбер.

Уильям, после смерти матери почувствовавший себя стариком и упрямо гнавший мучительные мысли о смерти, в этот момент остро осознал, что следующее поколение наступает ему на пятки. Умная, уверенная в себе Элизабет, которой он так гордился в церкви, сила которой казалась ему похвалой, теперь больше походила на угрозу. Он хорошо знал старшую дочь, понимая, что она молода, честолюбива и решительна – и что она метит на его место. Так было всегда, но, по крайней мере, в течение последних нескольких лет он контролировал ее перемещения внутри компании. Теперь Розалинда дала ей зеленый свет, чтобы она усилила влияние в «Мелвилле».

Это было не совсем то наследство, на которое рассчитывал Уильям.

Глава тридцать вторая

Пирс очнулся от кошмара в холодном поту. Лежать в одиночестве в темноте было страшно. Он потянулся к ночнику и долго возился, пока не нашел выключатель. Спальню наполнил свет, и Пирс постепенно пришел в себя.

Он еще с минуту задержался в постели, выжидая, пока выровняется дыхание. Потом высвободился из простыней, встал и неслышно пошел в ванную. Лампы дневного света показали, как плохо он выглядит: налитые кровью глаза, мешки под ними. А чему тут удивляться? Почти два месяца ему не удавалось как следует выспаться. С тех пор как умерла мать. Как только он закрывал глаза, то видел последнюю сцену: как она судорожно глотает воздух, задыхается, умирает… Что бы он ни делал, эта картина его преследовала.

Недосып начинал сказываться. Пирс ходил в постоянном оцепенении. В конце концов, допустив пару ошибок на работе, он обратился к врачу.

– После утраты дорогого вам человека все это совершенно нормально, – сообщил тот, одарив Пирса сочувственной улыбкой. – Но мне понятно ваше отчаяние. Бессонница – пренеприятнейшая штука.

«Мягко сказано», – подумал Пирс, когда врач выписывал рецепт.

Ночь за ночью он не смыкал глаз, устав от отчаянных попыток погрузиться в сладкое забытье, вновь и вновь обнаруживая: что бы он ни делал, заснуть не удается.

Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Надеялся, что проблему решит снотворное. В тот вечер он принял две таблетки, как предписывалось, и через полчаса задремал… А через три