Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

всё ещё кровоточит от осознания того, что мой мужчина, которого я считала своим безраздельно, хоть на мгновение, хоть в мыслях, желал другую. Эта мысль не просто ранит — она уродует меня изнутри. Это не просто факт измены – это удар под дых по женскому самоощущению, по чувству моей уникальности, моей исключительности для него. Я была уверена, что я — весь его мир.

Как принять, что твоя половинка, твой единственный, мог быть увлечён кем-то ещё?

Как вместить в себя эту чудовищную правду? Что моя любовь, моя забота, моя привлекательность в какой-то момент оказались недостаточными, чтобы удержать его от поиска подтверждений своей значимости на стороне?

Это не про ревность к сексу, нет. Это гораздо глубже, страшнее. Это про ревность к его мыслям, к его душе, к тому уголку его сердца, куда он впустил чужую женщину, позволив ей играть на своих комплексах, на своей старой обиде.

Простить такое – это не просто слова. Это перерождение. Это переписывание всего сценария собственной любви, который я так тщательно выстраивала годами, кирпичик за кирпичиком. Это акт принятия его несовершенства, его человечности, его уязвимости. И, что самое сложное, это акт принятия своего собственного несовершенства, своей неспособности быть для него абсолютно всем. Принять, что даже в самых крепких отношениях бывают трещины, и порой они появляются в самых неожиданных местах.

Время летит. Дни сменяют друг друга с немыслимой скоростью, размываясь в сплошной, серой череде. Пока идёт следствие, пока тянутся изнурительные, выматывающие душу судебные заседания по делу Воронцова, я пытаюсь восстановиться морально, собрать себя по кусочкам.

Я выхожу на улицу, общаюсь с друзьями, занимаюсь Максом, но внутри всё замерло. Моя мастерская стоит нетронутой, покрываясь тонким слоем пыли. Вдохновение ушло, словно его выкачали из меня вместе со всеми жизненными силами. Любое, даже малейшее желание заниматься ароматами, творить, чувствовать запахи — отпало. Мой мир запахов, такой яркий, живой, наполненный нюансами и оттенками, теперь казался мне пустым, лишённым всякого смысла. Я не могла даже смотреть на флаконы.

Артём видится с Максом. Регулярно, без пропусков. Он забирает сына на выходные, водит его в зоопарк, на аттракционы. Переводит деньги на карту, даже больше, чем нужно. Но в душу ко мне, как и с разговорами, больше не лезет.

Он держит дистанцию, уважает моё "мне нужно время". И это, с одной стороны, расслабляет. Нет давления, нет навязчивых попыток объясниться, нет постоянного напоминания о его вине. Я могу дышать. Но с другой стороны, это настораживает. Его молчание становится подозрительным, слишком идеальным.

В душе тем временем появляется новый, едкий, почти панический страх: а что, если я ему стала не нужна? Что если моё "мне нужно время" прозвучало для него как окончательный приговор, как вежливый, но недвусмысленный отказ, и он принял это решение безропотно?

Что если он, устав ждать, устав бороться в одиночку, нашёл утешение где-то ещё? Что если он снова кого-то встретил, и на этот раз уже не ради глупых доказательств, не ради застарелой обиды, а по-настоящему? Эта мысль жжёт изнутри, хуже любой прежней ревности. Потому что теперь это не злость, а чистый, кристальный ужас потери.

Я гоню эти мысли, отмахиваюсь от них, как от назойливых мух, но они, мерзкие и липкие, вьются вокруг сознания, зудят, не давая покоя. Они нашептывают самые страшные сценарии, рисуют картины его новой жизни, где нет меня. И чем дольше он не пытается прорваться ко мне, не ищет разговора, не настаивает, тем острее становится чувство потери, словно я теряю его прямо сейчас, в эту секунду, по собственной глупости, по собственной гордыне.

Постепенно, незаметно, словно ледник, тронувшийся с места, в глубине меня начинает просыпаться тоска по нему.

Не по тому Артёму, который оступился, который желал Катю, который принёс в нашу жизнь столько боли. Нет. Я скучаю по тому Артёму, который был моим. По его смеху, низкому и раскатистому, когда мы с Максом дурачились на кухне. По его тёплым, сильным рукам, которые обнимали меня после долгого дня, когда я чувствовала себя абсолютно защищённой от всего мира. По его взгляду, который говорил без слов: «Я люблю тебя».

Я скучаю по нашим тихим вечерам, когда мы сидели на кухне, пили чай и болтали о пустяках, о планах, о мечтах. По тому, как он смотрел на меня, когда я с горящими глазами рассказывала про свои новые ароматы, даже если не понимал ни слова в хитросплетениях парфюмерных нот. Его простое присутствие, его участие, даже если пассивное, было частью меня, частью моего мира, моей рутины, моей жизни.

Эта тоска — как тихая, едва различимая мелодия, которая начинала звучать где-то далеко, а теперь она становится всё громче, пронзительнее, пробиваясь сквозь наслоения гнева, боли и страха. Она заглушает обиду, толкает её на второй план. Я ещё не готова простить, не готова произнести заветные слова: «Вернись». Гордость, пусть и потрёпанная, ещё держит меня. Но я начинаю осознавать, что не хочу его терять. Не хочу, чтобы Макс рос без отца, без полноценной семьи, без ежедневной мужской поддержки и примера. Не хочу, чтобы какая-то другая женщина заняла моё место, заняла то место, которое всегда принадлежало мне. И эта мысль, этот страх оказаться на обочине его новой жизни, пугает не меньше, чем его предательство. А, возможно, даже сильнее.

Каждую ночь я лежу, глядя в потолок, и думаю: а что, если Ольга права? Что, если я держусь за обиду, которая разрушает не только его, но и меня? Что, если я отпущу его – из гордыни, из страха, из неспособности простить – и потеряю не только семью, но и себя, ту часть себя, которая так крепко связана с ним? Но как простить?...

Я довожу себя этими терзаниями и меланхолией до полного истощения. Почти ничего не ем. Еда кажется безвкусной, как картон. Джинсы, которые раньше сидели идеально, теперь висят, а зеркало в ванной показывает чужое лицо: впалые щёки, тёмные круги под глазами, волосы, потерявшие блеск.

Я всё реже и реже выхожу на улицу, предпочитая замкнуться в четырёх стенах, которые из уютного дома превращаются в тюремную камеру моих собственных страданий. Выбраться из этого состояния, из этой липкой трясины апатии и внутренней борьбы, становится всё тяжелее, словно каждая попытка требует неимоверных усилий, которых у меня просто нет.

И вот, в один из таких вечеров, когда я сижу на диване, завернувшись в плед, и безучастно смотрю, между прочим, очень интересный сериал про измену, доводя