Любовь по-немецки - Мара Дорст

мне проездной билет на неделю и заодно показать мне, как это делается, чтобы в следующий раз я могла купить билет самостоятельно. Конечно, я знала, что никакого следующего раза уже не будет, однако я, конечно, не стала ему об этом сообщать. На станции мы встретили Берту, жену Удо и мать Мануэлы, которая в марте на «собрании» у нас дома очень нелестно отзывалась обо мне. К моему удивлению, она вдруг обняла меня и попросила прощения. Чем была вызвана такая перемена в её отношении ко мне, я не знаю. Но это было неожиданно и приятно. «Аллес гут» («Все хорошо»), – ответила я и улыбнулась. Я не держала на неё зла. Ее извинения вызывали у меня волну новых переживаний: почему, как только я собираюсь уезжать, какие-то стороны моей жизни начинают налаживаться. Но, в конце концов, какая мне разница, что она будет думать обо мне, когда я уеду. Что они все будут думать. Никто все равно меня не поймет. Все будут сочувствовать Йенсу и проклинать меня. Это понятно. Хуже всего для меня не то, что подумает она, или Удо, или Мануэла, а то, что будет думать Карстен. Он никогда не поймёт, что я уехала из-за того, что он предал нашу любовь. Естественно, он решит, что я бросила его в тот самый момент, когда он болен, потому что я не могу без секса. Примитивные мысли, но он убеждён в этом. Он сам так сказал в нашу последнюю встречу. Сейчас я испытывала настоятельную потребность оправдаться перед ним, я не могла уехать просто так. Встреча с Бертой подтолкнула меня к мысли написать ему прощальное письмо. Ненавижу себя за эти прощальные письма, длинные и полные трагизма. Я всегда пишу их при расставании. Ничего не могу с собой поделать, Мне хочется последний раз все объяснить, хотя, по сути, это уже не имеет смысла, ведь все закончено и уже ничего нельзя изменить. И все же в вагоне я предалась мечтам о том, как сентиментальный Карстен, читая строки моего письма, будет орошать его слезами и, конечно, сохранит его, а не выкинет в корзину для мусора. А в старости, доставая его из укромного ящика, будет перечитывать и снова плакать о том, что никто и никогда не любил его так, как эта странная женщина из России… Я гнала прочь мысли о том, что уже через месяц-другой он просто забудет обо мне. Нам всем хочется думать, что мы оставили неизгладимый след в душе и сердцах наших бывших. Память, которую мы оставляем о себе в других людях, придаёт смысл нашему существованию.

В Ильцене я сразу побежала в корпус к фрау Катце. Я уже знала, что ученики, да и учителя между собой называют её «наша мама» – с такой теплотой и вниманием она относилась к каждому своему студенту. Ещё одно переживание по поводу того, что мне предстоит уехать через три дня, отплатив этой женщине чёрной неблагодарностью за участие, которое она проявила ко мне. Сегодня я должна была сдать ей мой проездной билет за прошлую неделю. Йенс десять раз перед отъездом напомнил мне, чтобы я не забыла это сделать, так как хотел вернуть деньги, потраченные на билет. Кабинет фрау Катце был закрыт, но, когда я вышла на улицу, я увидела подъехавший чёрный мерседес, за рулём которого она сидела. Я дождалась, пока она выйдет из машины, и протянула ей билет.

– Здравствуйте, Эмма. Это мой билет за прошлую неделю. Муж сказал, что я должна отдать его вам.

– О… – она повертела билет в руках. – Не могли бы вы зайти ко мне сегодня после занятий? Билет можете оставить у меня. Мне нужно уладить кое-какие формальности по оплате.

Она говорила по-русски с лёгким балтийским акцентом, и я подумала, что она, наверное, латышка. Наша преподаватель Рита тоже была родом из Латвии.

– Да, конечно, договорились.

Я побежала в корпус, где проходили наши занятия по немецкому языку. Итак, сегодня я не успеваю на мой обычный поезд домой. Тем лучше. Я всё равно планировала сегодня задержаться – Йенсу пора привыкать, что я не всегда возвращаюсь вовремя. Чтобы он не спохватился и не начал искать меня раньше времени в пятницу, когда я поеду в аэропорт.

После занятий я вернулась к фрау Катце, как мы с ней условились утром. Совершенно неожиданно мне тут же выплатили деньги. Я думала, что они вернутся на счёт Йенса через несколько недель через Джобцентр. Но все оказалось гораздо проще. Деньги возвращала сама школа. Я расписалась в нескольких квитанциях, и мне выдали 20 евро и 80 центов. По дороге из школы я испытывала смешанные чувства. Ко мне так хорошо отнеслись здесь, фрау Катце помнила о моей просьбе и записала меня на курс при первой же возможности, а я просто уеду в пятницу, бросив все. Так некрасиво по отношению к ней и к моей учительнице Рите. Но я не могу им ничего объяснить и предупредить заранее, потому что боюсь, что тогда все сорвётся. У меня просто нет другого выхода, успокаивала я себя и свою совесть. До следующего поезда оставалось целых два часа. Стояла прекрасная погода. В моём кармане были 20 евро, почти 21. Первоначальная глупая идея хорошей девочки вернуть их Йенсу сменилась здравой мыслью: с какой стати? Он не отправил вовремя деньги в этом месяце моей семье, и в итоге перевел сумму на 10 тысяч рублей меньше. И я ещё стесняюсь взять эти жалкие 20 евро себе? Это же мои деньги, мне их платят за мою учёбу. И это ничто по сравнению с тем, что он присваивает себе. Решив, что я заслужила подарок для себя, хотя бы напоследок, я зашла в универмаг Rossman и купила красивые солнечные очки – не чета той дешёвке за 3 евро, что купил мне Йенс на днях, а в придачу несколько заколок для волос и несколько открыток на будущие дни рождения моих детей. Была куплена и ещё одна открытка с кроликом и сердечками. Я решила, что на ней я напишу моё последнее письмо Карстену. Когда-то ведь он звал меня своим «хазе», своим кроликом. Такая открытка, как мне показалось, самая подходящая на память о нашей любви. Гуляя по улицам в новых очках с тигриным принтом, я ловила взгляды мужчин, которые улыбались мне. Несмотря на обычную немецкую сдержанность, пара мужчин в кафе на улице даже подмигнули мне. Да я и сама чувствовала себя сегодня красивой, как никогда. К тому же удачный шоппинг поднял мне настроение. Для многих женщин это лекарство от всех сердечных болезней, и я не исключение. К тому же, не имея карманных денег, я так долго была лишена возможности что-то покупать для себя.

В районе готического собора, в который мне так и не удалось попасть за всё время моего пребывания в Германии, я увидела расставленные столики с распечатанными на простых белых листах меню. Обычно здесь все пустовало, но теперь, в летний сезон, разместились временные кафе на открытом воздухе. В очередной раз я обратила внимание на то, как заботятся немцы о курильщиках: пепельница стояла на каждом столе. В палатках жарили мясо и аппетитно пахло картофелем фри. Очень хотелось есть. Я даже сглотнула слюну, но мне было жалко тратить оставшиеся евро на еду. Однако, когда в конце аллеи я увидела палатку с винами, я не устояла. Тем более что пожилая пара, которая уже разместилась за одним из столиков, приветственно подняла бокал, приглашая меня отведать вкусного вина. Я решила взять белое, а не красное, чтобы потом не болела голова. Кстати, мне это не помогло, потому что уже через пару часов моя мигрень всё-таки благополучно постучала мне в виски. Но пока я наслаждалась бокалом белого сладкого вина за три евро в тени палатки, слушала мелодию