Хризолит и Бирюза - Мария Озера

плюнул вслед. И в этот миг всякая жалость, что успела шевельнуться во мне, растаяла. Осталась пустота — холодная и беспристрастная. Как можно жалеть того, чьи руки запятнаны кровью императора? Тех, кто решился поднять руку на саму основу государства, ждёт возмездие. И оно непременно настигнет каждого из них.

Толпа вокруг арестантской машины всё росла. Люди перешёптывались, перебрасывались обрывками фраз, и среди гулких голосов я уловила одно слово — «заговор». Оно будто вырвалось из чужих уст и обвило меня призрачным шёпотом, наполнив воздух тягучей интригой. Я сделала шаг вперёд, чтобы расслышать больше, но полицейские мгновенно перегородили дорогу. Их взгляды — настороженные, холодные — ясно давали понять: дальше посторонним нельзя.

Вздрогнув от мрачных картин, что сами собой рождались в моей голове, я попрощалась с городовым и направилась домой.

Перед подъездом я заметила чёрную машину. Сначала не придала значения: мало ли какие экипажи курсируют по Мараису, но, когда я уже заходила в квартиру, дверь остановила чья-то нога. Сведя брови в недовольстве, я проследила за ногой и увидела обеспокоенное лицо Кристы, которое я меньше всего хотела бы видеть.

— Офелия, послушай! — голос дрогнул.

— Нам не о чем говорить, Кристана, — я попыталась навалиться на дверь, заставляя её убрать ногу, но она не уступала.

— Я многого не знала… и не знаю до сих пор, — в её голосе звучало отчаяние, — но я могу объяснить! Я расскажу всё, что знаю. Только впусти меня!

Мгновение я удерживала дверь, но потом выдохнула и отступила. Не удостоив её взглядом, прошла вглубь комнаты и, положив коробку с платьем на диван, подошла к столику у окна. Хрусталь графина холодил пальцы; я налила воду и сделала неторопливый глоток.

— Я тебя слушаю, — произнесла я, не скрывая недовольства.

Криста прикрыла дверь и облокотилась о неё, словно собираясь с силами. Рыжие волосы упали на лицо, глаза скользнули вниз, к полу.

— Я не могла сказать раньше, да и теперь… всё это опасно. Но мысль, что ты тихо меня ненавидишь, — она подняла на меня влажные, затуманенные слезами синие глаза, — жжёт меня сильнее, чем молчание. Я знаю лишь вершину айсберга, Офелия. Что-то подсказывает мне: она очень страшный человек.

Я поставила стакан, сделала пару шагов ближе, и мой вид ясно выражал недовольство. Криста, заметив это, всё же подошла к дивану, сокращая расстояние между нами, и, словно боясь моего равнодушия, заговорила торопливо, умоляюще:

— Как-то раз я оказалась на закрытом ужине в особняке Марксов. Там были Ольгард, инвесторы, что согласились вложиться в его проект, Жизель… и Нивар. Мне отвели роль девочки на побегушках, а позже — развлечения для одного из гостей. Тогда я ещё думала, что Жизель поднялась с самого дна — торговала собой, открыла клуб, а уж потом через Маркса пробилась наверх. Но на том вечере я поняла другое. Жизель никогда не была нищей, — я почувствовала, как пальцы сами собой сжались в кулак. — Маркс твердил о какой-то её жизни «до переезда в эту страну», но говорил намёками, словно все присутствующие уже знали. А потом, осоловев от крепкого вина, пробормотал, что прожил бок о бок более двадцати лет «с этой женщиной»…

Значит, он не просто развлекался с моей матерью — он делал это за спиной собственной жены. А та, узнав о Ровене, решила сблизиться с ней. Но зачем? Моя мать и так осталась ни с чем. Какой смысл в подобной «дружбе»? Что это было — жалость, холодный расчёт, или изощрённая форма издевательства? И ещё страшнее вопрос: почему Жизель сохранила мне жизнь? Почему не выкинула во младенчестве на грязную мостовую, как делают с ненужным бременем?

Вместо ответов в груди росла тяжесть, будто кто-то неведомый медленно и неотвратимо наполнял её свинцом. Вечерами, когда ветер трепал занавеси у окна, мне чудилось, что он приносит с собой шёпот — отголоски чужих тайн, скрытых когда-то и теперь догоняющих меня. Я понимала: моя жизнь сплетена с узами, о которых я и не догадывалась, пока не столкнулась с их горькими последствиями.

Мать жила в собственном мире боли и предательства. У неё не было ни сил, ни желания делиться этим. Быть может, она искала утешение в дружбе с женой того человека — надеялась найти объяснение, ключ к тайне, скрытой под многослойной сетью лжи. Но как могла она доверять той, кто сама была частью обмана?

— Это всё, что я знаю, Офелия… всё, — всхлипнула Криста и буквально рухнула на диван, закрыв лицо руками.

Я закатила глаза, налила в стакан ещё воды и опустилась рядом.

— Выпей. Переведи дыхание.

Шмыгая носом, она послушно взяла стакан и осушила его почти залпом. Я всмотрелась в её глаза — красные, полные слёз. Слова не могли её утешить. И тогда я просто обняла её, позволив этому жесту сказать за меня всё остальное. Криста уткнулась в моё плечо, её всхлипы глухо отдавались в груди, а я молчала, подбирая в голове слова, которые хотя бы немного вернули бы ей покой.

— Мне… правда жаль, — наконец прошептала она. — Я хотела узнать больше, прежде чем говорить тебе хоть что-то…

Мои объятия вызвали новый поток слёз. Она прижалась ко мне крепче, и мы застыли в этой странной тишине — с примирением и болью вперемежку.

— И ты меня прости, — выдохнула я. — Не следовало делать поспешных выводов. Но впредь… рассказывай мне всё сразу, даже если не понимаешь до конца. Будем разбираться вместе.

Криста вытерла слёзы и кивнула — молча, по-детски покорно.

Когда она успокоилась, я поделилась с нею тем, что случилось со мной за время нашей разлуки. Лишь о наследнице и моих странных обмороках перед её картинами предпочла умолчать.

Мы проговорили несколько часов — так, как в старые добрые времена, когда ещё не было между нами тайн и мрака. За окнами сгущался вечер. Закат багровел на горизонте, окрашивая улицы в цвета жара и крови. На улице становилось прохладно, листья тихо шелестели под ногами прохожих, вдали шумели моторы, а из другого конца квартала тянулось неясное гудение города.

Я и не заметила, как пробило время собираться на бал. Криста тоже получила приглашение, и ей пришлось уйти, чтобы готовиться к вечеру.

Как только я осознала, что осталась одна в апартаментах, в сердце возникло легкое, щемящее волнение. Близился момент, когда мне предстояло вновь предстать перед толпой, танцевать, видеть знакомые лица и прятать от них всё, что терзало меня изнутри. Я подняла взгляд на окно: небо с одной стороны уже окрасилось в глубокие синие