Сны с чёрного хода 2 - Алексей Небоходов

Это был не выбор, а вечный цикл, в котором одно исключало другое. Она думала, что меняет жизнь, но на самом деле она просто двигалась по замкнутому кругу, снова и снова, теряя себя в попытках спасти кого—то другого.

Лия закрыла глаза, но изображение Александра всё ещё горело внутри неё, ярче, чем огонёк на экране.

Реальность не ограничивалась только холодными стенами этого дома, запахом перегара и плесени, однообразием тянущихся дней. Она была чем—то худшим – медленно разрушающим сознание пространством, где прошлое перестало существовать, а будущее никогда не наступит. Это был ад, созданный не болью, не насилием, а пустотой, в которой исчезала сама возможность выбора. И сколько бы она ни пыталась найти в этом смысл, ни одна дверь не вела наружу, ни один путь не открывался, а любые мысли о побеге казались бредом, призрачными отголосками жизни, которой никогда не существовало.

Ночь застыла над рекой, пропитывая воздух тяжестью, вязкой и тягучей, словно в нём растворилась вся глухая, неизбежная обречённость этого места. Темнота сгустилась настолько, что казалась осязаемой, давила, стягивала горизонт, скрывая очертания деревьев, размывая береговые линии. Здесь, в этой пустоте, не существовало ни прошлого, ни будущего, только медленный, уставший шаг, с которым она спускалась вниз, в сторону воды.

Лия двигалась неторопливо, но не колеблясь. Она знала, куда идёт, знала, зачем. Эта дорога была проложена не сейчас – она начиналась давно, в те дни, когда жизнь постепенно утекала из неё, оставляя только сдавленное дыхание, безразличие, привычку смотреть в одну точку, не замечая, как дни сменяют друг друга. Всё неизбежно вело её сюда, именно в этот час, именно к этой реке, которая терпеливо ждала её, не спеша, беззвучно переливая свои воды в ночи.

В одной руке она держала бутылку. Жидкость внутри плескалась медленно, лениво, касаясь стеклянных стенок с лёгким глухим звуком, который теперь стал таким же привычным, как её собственное дыхание. Она не помнила, когда перестала чувствовать вкус алкоголя, когда он перестал быть способом уйти, когда стал просто частью её жизни: такой же неизбежной, как сон, как пробуждение, как шаги по утренней земле в сторону колхоза. Водка больше не жгла, не заставляла морщиться, не приносила облегчения. Она просто была. Как воздух, как ночь, как пустота, жившая внутри неё.

Она дошла до берега и медленно опустилась на землю, чувствуя, как холодная трава проникает сквозь тонкую ткань её одежды, напоминая, что мир всё ещё существует, что он касается её, реагирует на её присутствие. Но ей было всё равно.

Перед ней раскинулась река – тёмная, неподвижная, похожая на зеркальную гладь, в которой никто не смотрелся, которая ничего не отражала. Её чёрная поверхность не дрожала от ветра, не искрилась под луной, а просто лежала, безмолвная, скрывающая в себе что—то необъяснимое, неведомое, то, чего не знал никто, кроме неё самой.

Она смотрела в воду, и перед глазами, вспыхивая резкими, почти болезненными проблесками, начали оживать воспоминания.

Москва вставала перед ней, заполняя сознание до краёв, возвращая запахи, звуки, ощущения. Это был огромный, многолюдный город, который сначала пугал её своей суетой, грохотом машин, бесконечными толпами, но затем стал родным. Каждое утро она шагала по его улицам, растворяясь в потоке людей, слушая обрывки разговоров, ловя аромат кофе, смешанный с сыростью осеннего асфальта.

Она помнила, как спешила на занятия, как взлетала по лестницам института, как в библиотеке долго искала нужные книги, ощущая под пальцами шероховатые страницы, напитанные временем. В её воспоминаниях Москва была не просто городом – это было пространство возможностей, свободы, движения вперёд, но теперь оно казалось далёким и призрачным, словно никогда не существовало.

Первые шаги по огромному городу, который поначалу казался чужим, пугающим, но потом, с каждым днём, становился её. Высокие здания, шум машин, запах кофе в подземных переходах, бесконечное движение, в которое она так быстро влилась. Институт. Тетрадь, исписанная торопливым почерком, запах старых книг, толстые учебники, в которых скрывались идеи, в которые верилось. Лекции, длинные, насыщенные, проникающие в сознание, словно открытые окна в новый мир. Её голос, сдержанный, осторожный, но крепнущий с каждой беседой. Александр. Его внимательный взгляд, чуть приподнятая бровь, его голос, спокойный, уверенный, но способный менять её мысли, заставляющий слушать, задумываться, искать ответы.

Но всё это не принадлежало ей. Теперь у Александра была другая жизнь, другая реальность. Он улыбался с экрана телевизора, он сидел в студии, говорил о судьбе, о выборе, о том, как важно не бояться шагнуть в неизвестность. Вокруг него сидели люди, слушавшие каждое его слово, рядом с ним была женщина, его жена, ухоженная, уверенная в себе, с лёгкой улыбкой, в которой не было ни капли сомнения. Их дети. Не её.

Лия чувствовала, как сжимается грудь, будто внутри что—то ломается, но без звука, без ощущения боли, просто уходит, освобождая место пустоте.

В другой жизни у неё было будущее.

Она жила, дышала, творила, верила, что впереди есть что—то ещё, что её слова значат что—то, что у неё есть голос. Она писала книги, создавая миры, в которых могла жить, и теперь они тоже исчезли, будто их никогда не существовало. В этой жизни не было ничего.

Лия спасла Александра, но уничтожила себя.

В любой версии реальности кто—то должен был исчезнуть. Это был не выбор, а неизбежность, механизм, в котором одно существование требовало жертвы другого. Если она выбирала себя, если следовала за своей мечтой, если оставалась той Лией, что хотела писать, видеть, чувствовать – он умирал. Если спасала его, если двигалась в прошлое, исправляя ошибки, меняя судьбы – исчезала сама.

Лия думала, что принимает решения, но на самом деле была всего лишь звеном в бесконечном цикле, где одно исключало другое. Она провела рукой по лицу, стирая слёзы, которые стекали медленно, бесшумно, будто даже они понимали, что уже ничего не изменят.

Девушка медленно выпрямилась, ощущая, как под её весом хрустят мелкие камешки, вдавливаясь в мягкую, влажную землю. Её ноги дрогнули, но она удержалась, не спеша, словно пытаясь зацепиться за последние мгновения, за что—то ещё не утраченное. Она сделала шаг, затем ещё один, приближаясь к воде, которая ожидала её молчаливо, терпеливо, не задавая вопросов, она притягивала её своей бесконечной тишиной.

Холодная гладь сомкнулась вокруг её тела. В это самое время экран телевизора мигал в пустой комнате, повторяя ту же передачу, в которой Александр спокойно говорил:

– Мы сами творим свою судьбу.

Река приняла