Сны с чёрного хода 2 - Алексей Небоходов

– Здравствуй, Лия, – сказала она, вглядываясь в неё так, будто пыталась разглядеть за её лицом что—то большее, чем просто знакомую девочку из прошлого.

Лия вытерла руки о передник, который автоматически завязывала каждое утро, даже не задумываясь о привычке.

– Добрый день, Мария Сергеевна, – ответила она спокойно, хотя внутри уже знала, зачем та пришла.

Учительница кивнула, будто собиралась с мыслями, а потом произнесла то, что должно было изменить всё:

– Я пришла поговорить с тобой. У тебя есть шанс уехать в Москву.

Эти слова вспыхнули в памяти, пробуждая целый поток воспоминаний, наполняя сознание до предела, возвращая её в тот момент, когда всё действительно могло измениться. В другой жизни именно так начался её путь: учительница, строгая, но заботливая, с неизменной верой в неё, разговор в пустом школьном кабинете о будущем, которое тогда казалось чем—то достижимым. Запах бумаги, скрипучий пол, расписание экзаменов, впервые наполнявшее её не страхом, а надеждой. Потом поезд, монотонный стук колёс, дрожащие пальцы, сжимающие проездной билет, первый шаг на перрон вокзала в Москве, огромном, чужом, но в то же время таком манящем. Это был шанс, это был выход, но теперь, услышав знакомые слова снова, Лия не чувствовала ни волнения, ни ожидания. Только пустоту.

– В этом году при институте снова открыли программу для сельских выпускников, – продолжала Мария Сергеевна, не замечая, как лицо Лии побледнело. – Я уже говорила с городским управлением, они готовы принять твои документы. Ты ведь хотела поступать в Литературный?

Девочка просто молчала, глядя в землю, как будто там, среди осенних листьев, можно было найти ответ.

– Лия? – Голос учительницы стал мягче, в нём появилась та терпеливая настойчивость, с которой она всегда относилась к детям, которых нужно было подтолкнуть.

Лия медленно подняла взгляд.

– Спасибо, Мария Сергеевна, но… Мне здесь место.

Она сама не ожидала, что скажет это вслух, но слова сорвались легко, без напряжения, будто давно ждали своего часа.

Учительница нахмурилась, словно не сразу поняла.

– Что значит «здесь место»? – переспросила она, присаживаясь на лавку рядом. – Ты всегда мечтала уехать, помнишь? Мы с тобой столько раз обсуждали это.

Лия кивнула, но внутри чувствовала пустоту. Всё было правильно, логично, но что—то в ней сломалось.

– Я не могу, – сказала она чуть тише.

– Почему?

Лия пожала плечами, не зная, как объяснить то, что и сама не могла осознать.

– Просто не могу.

Мария Сергеевна смотрела на неё с беспокойством.

– Лия, я не хочу на тебя давить, но ты понимаешь, что второго шанса может не быть? Если ты останешься здесь, то что тебя ждёт дальше?

Лия невесело усмехнулась.

– Дальше? – она провела рукой по подолу своего передника, словно проверяя, хорошо ли он завязан. – Дальше будет всё то же самое.

– Так почему ты отказываешься от перемен?

Лия вздохнула, глядя в окно, где ветер шевелил старую занавеску.

– Потому что мне кажется, что всё это… бессмысленно.

Учительница внимательно посмотрела на неё.

– Ты боишься, что у тебя не получится?

– Нет.

– Тогда почему?

Лия замолчала. Ответ был где—то внутри, но она не могла его вытащить. Она просто знала, что не поедет.

Мария Сергеевна долго молчала, потом кивнула, как будто приняла это.

– Хорошо, Лия, – наконец сказала она. – Это твой выбор.

Она встала, отряхнула юбку, поправила волосы.

– Если передумаешь, дай мне знать.

Лия кивнула, но знала, что не передумает. Учительница ушла. А вместе с ней ушло последнее, что связывало Лию с мечтами. Дом, в котором она жила, стал вдруг чужим, а мир – ещё более безысходным.

Прошёл год, и жизнь в доме изменилась. Мачеха слегла – болезнь пришла так же тихо, как и всё в этом доме, без лишних слов, без сочувствия, без суеты. Сначала она просто жаловалась на усталость, потом стала спать дольше обычного. Потом с трудом поднималась, потом и вовсе перестала вставать. Лия видела, как та с каждым днём становилась слабее, как запавшие глаза наполнялись каким—то потухшим, отстранённым светом, словно сама жизнь из неё медленно вытекала. Врача не звали. Никто не носился вокруг с кружками горячего чая, никто не мерил температуру, не раздумывал, как облегчить её страдания. Болезнь была чем—то обыденным, как дождь или снег. Просто ещё одно неизбежное событие, которое нужно пережить.

Мачеха умерла ночью. Лия проснулась от глухого кашля, сдавленного, рваного, последнего, и уже через минуту в доме стало так тихо, что эта тишина казалась чужеродной, болезненной, отзывающейся в стенах, в воздухе, в её дыхании. Она не пошла в ту комнату, не заглянула внутрь, не захотела видеть, как лежит её тело. Лия просто замерла в своей постели, слушая эту тишину, чувствуя, как она затягивает дом в себя.

Утром отчим вышел на крыльцо, закурил, долго молчал, глядя на сырую землю. Потом бросил:

– Надо хоронить.

Никаких слёз, никаких слов прощания, никаких долгих разговоров. Привезли пару мужиков с кладбища, сбитых, крепких, молчаливых, как будто эта работа давно перестала вызывать у них хоть какие—то эмоции. На скорую руку сколотили гроб из неровных, неструганых досок, скрипящий, с плохо подогнанными краями. Крышку прибили кое—как, да так, что в одном месте она не сходилась, оставляя тонкую щель. В таком гробу хоронили бы собаку – просто чтобы не оставлять тело гнить в доме.

Гроб с мачехой погрузили в старую «ГАЗель», которая, тяжело взревев мотором, медленно покатилась по раскисшей дороге к деревенскому кладбищу. Машина дребезжала на выбоинах, доски гроба стучали одна о другую, будто сама покойная протестовала против этой спешки. Никто не говорил ни слова, никто не смотрел друг на друга, и даже водитель, не спросивший ни имени, ни возраста умершей, просто выполнял свою работу.

На кладбище её опустили в вырытую наспех яму: земля осыпалась на доски глухо стучащими комьями. Всё было быстро, сухо, как будто это не смерть, а очередной бытовой эпизод, который нужно просто завершить. Там, среди кривых, потрескавшихся надгробий, в холодной земле вырыли яму, достаточно глубокую, чтобы земля быстро осела и не напоминала о себе.

Захоронение прошло без обряда, без слов, без даже намёка на скорбь. Земля осыпалась на сырые доски, покрывая их толстым слоем влажной грязи. Всё закончилось за пару часов, и никто не задержался у могилы дольше, чем требовалось, чтобы окончательно засыпать яму. Никто не вспоминал, какой мачеха была при жизни, никто не говорил громких слов.

Но вечером отчим сел за стол, вытащил початую бутылку, плеснул водки в два стакана – один