Сны с чёрного хода 2 - Алексей Небоходов

проникал под ткань тонкой ночной рубашки, прилипавшей к коже, словно намокшей от сырости. Прежде чем сознание полностью пришло в себя, в этом странном промежуточном состоянии между сном и явью, она уже знала, что что—то не так.

Первое, что ударило в нос, был тяжёлый, застоявшийся запах – сырость, плесень, старая древесина, пропитанная влагой и временем. Воздух был густым, насыщенным затхлой пылью и чем—то ещё – неуловимо неприятным, словно напоминанием о годах запустения, о местах, где жизнь будто остановилась, где стены впитывали тишину и одиночество.

Сырость, плесень, старая древесина, прогнившая от времени и влажности. Воздух был тяжёлым, густым, с примесью затхлой пыли и чего—то ещё – неуловимого, почти болезненного, напоминая заброшенные дома, где даже стены, казалось, забыли, что когда—то слышали человеческие голоса.

Она знала, где она. Уже прежде, чем открыла глаза, прежде чем холод окончательно пробрался под кожу, в сознание ударила пугающая, безжалостная ясность. Она снова здесь. В аду своей юности. В деревне, из которой когда—то вырвалась, в доме, ставшем для неё символом беспомощности и страха. Она не просто проснулась – она вернулась в тот самый год, когда закончила десятый класс, когда впереди не было ничего, кроме безысходности. Вернулась туда, откуда мечтала сбежать навсегда.

Лия замерла, ощущая странный, незнакомый вес на теле. Ночная рубашка, чужая, мешковатая, с застиранными швами, которые неприятно царапали кожу. Она не её. Никогда не её. Эта мысль будто обожгла сознание, пробудив страх, который быстро разрастался, как плесень в углах старого дома.

Она открыла глаза.

Комната, в которой она очнулась, была узкой, низкой, словно сжимавшейся со всех сторон. Белёные стены потрескались, и в щелях темнел следы времени, осевшие, будто потёки старой копоти. Потолок давил, балки выглядели кривыми и скрюченными. Всё здесь казалось потемневшим от сырости, временем, чем—то ещё, чего Лия пока не могла понять.

Ощущение узнавания захлестнуло её волной, холодной, от которой сжимался живот. Слишком знакомая теснота, слишком узнаваемый запах – тот, который когда—то въелся в её память так глубоко, что она была уверена: никогда, никогда туда не вернётся.

Лия не просто очнулась в другом месте – она вернулась. Назад, в тот дом, который должен был остаться во снах, в страхах, в детских воспоминаниях, от которых она бежала всю жизнь.

Девушка с трудом сглотнула, чувствуя, как сухость в горле становится болезненной, а страх, холодной змейкой свернувшийся внутри, мешает дышать. Казалось, даже воздух здесь был чужим, пропитанным чем—то застарелым, давящим, впитавшим в себя её детские страхи. Она не просто вернулась в этот дом – он снова стал её тюрьмой, снова поглотил её, не оставляя возможности сбежать.

Доски под ней жалобно скрипнули. Матрас под руками жёсткий, продавленный, словно набитый старым сеном, давно истлевшим и рассыпавшимся в труху. Простынь – или то, что должно было быть простынёй, – шершавый кусок ткани, застиранный до серого безликого цвета.

Лия медленно опустила ноги на пол, и к её телу тут же прижался новый слой холода. Дерево под босыми ступнями было ледяным, почти колючим.

Она медленно подняла голову, позволяя взгляду скользнуть по обшарпанным стенам, цепляясь за каждую деталь, словно отыскивая подтверждение, что это действительно реальность, а не её затянувшийся кошмар. Её глаза остановились на окне, единственном источнике света в этой комнате, но даже оно не приносило облегчения – за мутным стеклом застыл тяжёлый, бесцветный мир, такой же холодный и безжизненный, как воздух вокруг неё.

Единственное окно – маленькое, с кривыми деревянными рамами, затянуто инеем. Стекло мутное, будто покрытое налётом седого времени. За ним – тусклый свет, серый, вязкий, бесформенный. Снег или туман – невозможно было разобрать.

Лия почувствовала, как её тело сотрясает дрожь, и этот неконтролируемый озноб был не только от холода, но и от осознания, которое разверзалось внутри, словно пропасть. Она действительно здесь, в этой деревне, в этом доме, пропитанном страхами её детства, в самом сердце того прошлого, из которого когда—то отчаянно мечтала вырваться. Мир вокруг словно застыл, оставляя её лицом к лицу с кошмаром, который она надеялась больше никогда не пережить.

Прошлое поднималось из глубин памяти, вытесняя остатки сна, заполняя сознание удушающим, неумолимым чувством неизбежности. Лия знала, что это не просто кошмар, не игра разума, не иллюзия, которая рассыплется при ближайшем пробуждении. Нет, это была реальность, та самая, от которой она бежала всю жизнь. Она не просто очнулась в другом месте – она вернулась в ту самую жизнь, которую когда—то оставила позади. Это был её восемьдесят второй год.

Сначала пришло узнавание. Воздух, тяжёлый и вязкий, пропитанный сыростью, пылью и застарелым запахом табака, которым воняли стены, одежда, мебель. Это был запах её детства. Того самого, в котором она не смела жить, а лишь существовала, подчиняясь чужой воле, чужим словам, чужому распорядку, в котором не было места мечтам и желаниям. Холод скользил по коже, проникал в грудь, оседая глубоко внутри, не давая согреться даже в собственном теле.

Она медленно моргнула, позволяя взгляду сфокусироваться. Глаза привыкали к полумраку комнаты, постепенно различая детали: низкие стены с облупившейся белёной штукатуркой, в углах которой давно поселились тёмные разводы влаги, покосившийся шкаф, его дверцы перекосило от времени и сырости.

Узкая кровать, на которой она сидела, пахла затхлостью, её продавленный матрас был старым, набитым комками ваты, сбившейся от времени в неровные бугры, из—за чего лежать на нём было неуютно, а под спиной чувствовались жёсткие выпуклости. Каждый поворот сопровождался сухим, еле слышным потрескиванием старой ткани, будто матрас тихо жаловался на годы безжалостного использования.

Наматрасник был застиран до неразличимого цвета, с катышками и пятнами, которые не отстирывались годами, а поверх него – смятая, жёсткая простыня, больше напоминающая тонкое одеяло, чем мягкую ткань. Простыня шершаво цеплялась за ладони, заскорузлая от множества стирок, выцветшая, с рваными нитями вдоль швов.

Здесь она жила. Здесь прошло её детство после смерти родителей. Образы из прошлого всплыли мгновенно, оживая так ясно, будто их никогда не было забыть.

Лето, когда под ногтями застревала грязь, руки краснели от картофельной ботвы, а запах земли въедался в кожу так, что от него не спасало даже мыло. Зима, когда она просыпалась в ледяной комнате, видя перед глазами узор инея на окне, зная, что, как только выберется из—под одеяла, её ступни коснутся замёрзшего пола, и тело сожмётся от холода. Весна, когда по двору текли бурые ручьи, а ей приходилось пробираться через жидкую грязь, неся тяжёлые вёдра воды, пока спина ныла от напряжения.

Она помнила, как просыпалась с