Хрустальная ложь - М. Эль

губы, и от этого вдруг стало ещё хуже, горячий напиток не согрел её изнутри. Она злилась — на Виктора, за его наглость и проницательность; на себя, за то, что позволила ему подойти так близко; на этот город, который стал для неё и спасением, и золотой тюрьмой.

Пиджак всё ещё лежал на кресле. Слишком близко. Слишком… тёплый, манящий. Она схватила его, собираясь выбросить, но ткань скользнула между пальцев, и вместо этого она просто прижала его к лицу. На секунду. Только вдохнуть. Мята. Дым. Сталь. Боже, какой же он бесит. И как же он, черт возьми, притягивает.

Она села на подоконник, глядя вниз, на улицу — огни, движущиеся, пульсирующие, как кровь под кожей гигантского, живого существа. Нью-Йорк жил, ревел, кипел, но внутри неё царила какая-то странная пустота, которую не могли заполнить ни шум города, ни аромат кофе.

Всё шло идеально: успешная карьера, адвокатура, собственная компания, связи, которые она так тщательно выстраивала. Никто не знал, кто она на самом деле. Никто — кроме него.

Виктор Энгель. Имя, которое звучало как угроза и как искушение. Он будто видел её насквозь. Не адвоката. Не женщину. Не беглянку. А существо, которому до смерти скучно жить без войны.

Девушка откинулась назад, взъерошила волосы и засмеялась — тихо, нервно, её смех был полон горечи и самоиронии.

— Серьёзно, Лилит? Тебе не хватало только мафиозного идиота с платиновыми волосами, — сказала она вслух, обращаясь к себе, словно к чужому человеку.

Телефон завибрировал. Номер неизвестный. Сообщение:

Ты оставила у меня кое-что. Покой. Спокойной ночи, змейка.

Она застыла, потом усмехнулась, стряхивая пепел сигареты в пепельницу, её пальцы снова дрожали.

Ответила, её пальцы быстро набрали текст:

Покой не мой, Энгель. Забери свой чертов флирт обратно.

Ответ пришёл через минуту:

Не могу. Слишком поздно. Ты его забрала, когда вытащила пистолет в мою сторону. И забрала навсегда.

Лилит не выдержала — смех вырвался сам собой, звонкий, почти безумный. И всё же что-то сжалось внутри. Нечто опасно похожее на… теплоту. На давно забытое чувство.

Ночью она не спала. Ветер гонял шторы, а на тумбочке стоял его пиджак — как будто охранял покой, которого у неё никогда не было, и который он, кажется, действительно забрал. Она лежала, глядя в потолок, и впервые за долгое время чувствовала… не одиночество, а странное ожидание. Словно город готовился к чему-то — к буре, к новой игре, к новому выстрелу.

Лилит уснула под утро, лишь когда первые бледные лучи солнца коснулись её окна, прижимая к себе его пиджак, словно последний якорь.

А Виктор, сидя в своей машине внизу под её окнами, в тени, медленно затушил сигару и сказал тихо, почти ласково, глядя на её окно:

— Доброй ночи, змейка.

Глава 24

Нью-Йорк в тот вечер был тих — обманчиво, почти нежно. Его огни мерцали, как драгоценные камни, а гул машин казался колыбельной после дневного хаоса. Лилит шла к своей машине, усталая после суда. День вымотал её — очередной громкий процесс, очередной мужчина, уверенный, что адвокат с лицом ангела и языком клинка не сможет его уронить в грязь. Женщина, которую он затюкал и подал заявления в полицию.

Но смогла. Она всегда могла.

Она устало провела ладонью по волосам, щёлкнула сигнализацией и бросила кейс на заднее сиденье. Сигарета. Огонёк. Глоток едкого дыма, смешанного с влажным воздухом. Свобода. Это был её ритуал, её способ отмыться от лицемерия дневного мира.

Девушка не заметила, как к ней подошли. Не сразу. Только — резкий запах пота, металла и дешёвого виски, который не смог заглушить даже её сигаретный дым. И голос, от которого когда-то в зале суда стыла кровь.

— Узнала, адвокат? — прозвучал он хрипло, полным ненависти.

Лилит обернулась. Мужчина. Лицо перекошено злобой, старый шрам тянется через щеку, уродуя его. Тот самый Джейкобс, подсудимый, которого она “случайно” прижала к стенке закона, отказываясь защищать его. Наоборот. Она доказала его вину в убийстве жены. Он сбежал из-под стражи и теперь вышел досрочно, благодаря кому-то из верхушки, по чьему-то тёмному поручению.

— Джейкобс, — тихо сказала она, её голос был ровным, без тени страха. — Я думала, ты будешь умнее.

— Я был, — хрипло ответил он, его глаза горели безумием, — пока ты не лишила меня всего. Жены. Имени. Жизни.

— Сам себя лишил, — она шагнула назад, оценивая расстояние до багажника, где хранилось запасное оружие. — Я просто нажала нужные кнопки.

Он усмехнулся, медленно доставая нож с длинным, блестящим лезвием.

— Знаешь, каково это — когда женщина предаёт?

— Да, — её голос был стальным. — Но я не жена. Я суд. И я не предаю.

Он замахнулся — и всё потонуло во вспышке боли.

Верёвки впивались в запястья, жгли кожу до крови. Она не знала, где находится — подвал? заброшенный склад? Сырость и ржавчина пропитали воздух, а где-то далеко капала вода. Её голова гудела, раскалываясь от боли. Нож оставил след на боку — неглубокий, но гадкий, отвратительно мокрый от крови. Но даже сквозь боль, она усмехнулась.

«Порожденные огнём, закаленные сталью».

Клятва Андрес. Древняя, кровавая, глубоко вшитая в её ДНК. Девочка, которую Эмилия, её мать, в детстве учила держать нож, как продолжение своей руки. Юная Валерия, которую Валериан, её дед, ставил на ноги после каждого падения, говоря: «Не бойся крови, малышка. Бойся страха. Страх — единственная вещь, что сломит тебя».

Лилит подняла глаза на Джейкобса, который стоял перед ней, его лицо было искажено злорадством.

— Долго репетировал месть, Джейкобс? — выдохнула она, пытаясь растянуть время, пока её пальцы судорожно искали скрытый клинок.

— Три года, — прошипел он.

— Тогда плохо готовился, — выдохнула она и ударила коленом, резко, прямо ему в пах.

Он пошатнулся, застонал, его лицо исказилось от боли. Этого было достаточно. Вскользь, почти невидимым движением, она выдернула из высокого сапога тонкий клинок — подарок, всегда с ней, всегда скрытый. Одно движение — верёвка на запястье лопнула с глухим звуком. Второе — нож вошёл ему в плечо, заставляя закричать от боли. Третье — бег.

Она вырвалась наружу. Ночь. Улица. Холодный ветер, который обжигал рану на боку. Шум шин, далёкие огни. Кровь капала на асфальт, оставляя тёмные следы, но она бежала, не чувствуя боли, только адреналин, пульсирующий в венах. Только одно пульсировало в голове: выжить.

Ох, давно она так не бегала.

«Нет, я конечно люблю адреналин. Но это уже какой-то пиздец!»

Лилит резко подняла ногу, сбив с пути какой-то стул, преграждавший дорогу. Боль пронзила запястья,