Хрустальная ложь - М. Эль

— Обычно они уже не разговаривают, — ответил он, и в его словах прозвучала легкая ирония.

— Везло значит, — пробормотала она, намекая, что с ней этот номер не пройдет. — Со мной не прокатит.

Он рассмеялся — тихо, искренне, без всякой фальши. Это был звук, который она слышала слишком редко. — Я уже понял. Тебя проще ранить, чем успокоить.

Она села, взяла пистолет с тумбы и проверила магазин, ее движения были отточенными, автоматическими. — Даже не думай о няньках, Энгель. Я сама справлюсь.

— Конечно. Только не теряй сознание посреди Нью-Йорка в следующий раз, ладно? — он произнес это с легкой тревогой, несмотря на свой обычный цинизм.

— Не обещаю, — бросила она, поднимаясь и шатаясь.

Виктор поймал её за локоть. Только на миг, но этого хватило. Она замерла, почувствовав его тепло, его силу, как будто мир стал вдруг слишком близко, слишком реален.

— Отпусти, — тихо сказала она, ее голос был слаб.

— Или что? — спросил он, его рука лишь слегка сжала ее локоть.

— Или я опять тебя ударю.

— Я всё ещё помню прошлый раз. И, знаешь, оно стоило того. — В его словах не было обиды, лишь констатация факта, окрашенная легким намеком на удовлетворение.

Лилит посмотрела на него с таким выражением, будто могла и правда нажать на курок, выпустить пулю, которая навсегда оставит его в покое. Но потом… она отпустила пистолет, который уже не казался ей таким важным, и просто сказала:

— Ты сумасшедший.

— А ты моя любимая катастрофа, — ответил он, не моргая, его взгляд был полон решимости. — Сядь. Позже отвезу тебя домой.

Нью-Йорк ночью был странно тих. После выстрелов, криков, бега босиком по асфальту и запаха крови — эта тишина казалась почти издевательской. Как будто город наблюдал за ней, затихший, но живой, и шептал: «Ты снова выжила, Андрес».

Машина Виктора мягко скользнула к её дому, свет фар прочертил золотые дуги по стенам. Валерия — Лилит — сидела рядом, сжимая рукой бок, где под бинтами пульсировала свежая боль. Он не включал музыку. Только изредка косился на неё. Ничего не говорил. Не нужно было — тишина между ними теперь звучала громче любых слов.

Лилит молчала, глядя в окно, как в отражении мелькают огни и лица — чужие, безразличные. И вдруг, как будто вспомнив, сказала, тихо, почти себе:

— Могла же сдохнуть из-за какого-то идиота, — хрипло усмехнулась, и тут же скривилась от боли. — Смешно. А ведь предупреждали: адвокаты живут меньше других.

Виктор глянул на неё краем глаза — взгляд внимательный, спокойный, но в нём что-то треснуло. Он не привык, что ему страшно. Не привык бояться за кого-то настолько.

— Тебя предупреждали не связываться с психами, — ровно ответил он. — Но ты, конечно, не послушала.

— У нас в семье это наследственное, — фыркнула она, глядя прямо перед собой. — Нормальные не выживают.

Когда они вошли в дом, Лилит рухнула прямо на диван, как человек, которого вытянули из ада и поставили под душ. Он быстро осмотрел рану, достал из внутреннего кармана пиджака аптечку — стандартный набор, который всегда был при нём. Промывая кровоточащий бок, он заметил, что она не шевелится, не жалуется, просто смотрит на потолок и стиснув зубы, дышит через боль. Не из-за страха. Из упрямства.

Виктор чуть усмехнулся, его взгляд был прикован к её ране на плече, которую он только что перевязывал.

— Упрямая девочка. И невыносимо гордая.

— А ты многословен, как для киллера с манерами, — ответила она, слабо приподняв бровь, её голос был хриплым, но без тени боли. — Может, к делу ближе? Моё время не резиновое.

Мужчина залепил пластырь, потом аккуратно, с почти хирургической точностью, наложил бинт. Руки двигались уверенно, но мягко — не касаясь лишнего, только необходимого, словно она была ценной, хрупкой статуэткой, которую он боялся повредить. И в какой-то момент он поймал себя на мысли, что не может перестать смотреть на неё. Не на кровь, не на упрямый профиль, не на сжатые губы, а на то, как в её взгляде — чистое пламя, выжившее даже после ада. Она — не хрупкая. Она — опасно красивая. Не потому что женщина, а потому что всё ещё стоит, всё ещё борется, всё ещё дышит огнём.

Он подумал: «Как она может быть такой милой и грубой одновременно? Как в ней сочетаются яд и мёд?» Но вслух ничего не сказал. Просто молча закончил перевязку, его прикосновения были бережными.

— У тебя в Америке всё как в корпорациях, — сказала она, когда он налил ей стакан холодной воды. — Мафиози с деловыми костюмами, договора, счета, слияния, чертовы отчёты. В Европе — проще. Меч, слово, пуля. И честь. Кровь. Это наша валюта.

Он усмехнулся, подавая ей стакан.

— Зато у вас всё чересчур театрально, Андрес. Пафос ради пафоса.

— А у вас — слишком тихо, — парировала она, делая большой глоток. — Как будто сами себя боитесь. Как будто боитесь признать, кто вы на самом деле.

— Мы просто не делаем пафосных клятв под дождём, — отозвался он, его глаза сверкнули иронией.

— А зря, — она сделала ещё один глоток. — Без театра нет души. Даже в преступлениях. Тем более в них.

Виктор улыбнулся, откинулся на спинку стула и долго на неё смотрел, его взгляд был голодным и оценивающим. И чем дольше, тем сильнее понимал: он не чувствует разницы. Она — не маленькая. Не младшая по возрасту, не по духу. Такая же безумная, как он. Она могла бы быть соперником, союзником, любовницей, убийцей. Всё сразу. Она была его отражением.

— Я не знаю, почему я тебе всё это рассказываю, — вдруг выдохнула она, её голос был полон откровенности, которая её саму пугала. — Я три года ни с кем так не говорила. Даже с собой.

— Потому что иногда легче говорить тем, кто тоже живёт на краю, — ответил он, его голос был мягким и понимающим. — Мы хотя бы не делаем вид, что нормальные. Мы не обманываем друг друга хотя бы в этом.

Лилит усмехнулась, не поднимая взгляда:

— Ты тоже не нормальный.

— И ты это поняла только сейчас? — хмыкнул он, его улыбка стала шире.

Виктор отвлёкся на минуту, прошёл к морозилке, открыл её — почти пустую, как и его собственная жизнь до неё — и, нахмурившись, достал из пакета маленькую коробочку мороженого. Положил внутрь и, не глядя на неё, бросил:

— Тебе бы холодильник обустроить. И жизнь тоже. Хотя можешь переехать ко мне. Там всё уже обустроено. И я тебе ни в чём не откажу.

— Ага, и повесить табличку “собственность Энгеля”? —