Свет во тьме - Ноа Хоуп

– Конечно, но позвольте мне сначала провести первичный осмотр, – голос доктора был по-прежнему спокоен и профессионально уверен, но теперь в нём, как мне показалось, проскользнули едва уловимые нотки сочувствия, отчего стало только хуже. – Это займёт всего несколько минут. Обещаю быть максимально аккуратным.

– Делайте что нужно, – прошептала я, безразлично уставившись в то серое пятно, которое, по моим предположениям, должно было быть лицом доктора. Сейчас мне было абсолютно всё равно. Осмотр, уколы, капельницы – всё это казалось такой мелочью по сравнению с той бездной, что разверзлась передо мной. Лишь бы он поскорее закончил и оставил меня в покое, дал хоть немного времени, чтобы осознать и привыкнуть к этой новой, кошмарной реальности.

Осмотр был пыткой не из-за боли, а из-за унизительной беспомощности. Я чувствовала прикосновения его пальцев к векам, холодный свет какого-то прибора, направленный прямо в глаза, но видела лишь усиление того же тумана. Он задавал вопросы, на которые я отвечала односложно, механически, едва вникая в их суть. Каждое его движение, а вопрос – были напоминанием о моей слепоте.

Наконец, доктор Бишоп тихо сказал что-то ободряющее, чего я уже не расслышала, и раздались его удаляющиеся шаги, а затем тихий щелчок закрывающейся двери. Я осталась наедине с этим безликим миром. Напряжение, которое я сдерживала, прорвалось наружу с силой цунами. С каким-то звериным стоном я рывком отвернулась к стене, судорожно вцепилась пальцами в накрахмаленную подушку и зарылась в неё лицом. И тогда я закричала. Громко, отчаянно, выплёскивая всю боль, страх, и безысходность, которая заполняла меня изнутри.

Но внезапно, сквозь пелену собственного отчаяния, я почувствовала, как матрас рядом со мной ощутимо прогнулся под тяжестью другого тела. Ещё до того, как я успела испугаться или удивиться, тёплые, сильные руки осторожно, но настойчиво обняли меня за плечи, притягивая к себе. Я совсем забыла про Николаса.

– Моя прекрасная Лёля, мы справимся с этим. Слышишь? – его голос, хриплый от сдерживаемых эмоций, звучал прямо у моего уха. – Здесь лучшие врачи. Они помогут тебе.

Но его близость сейчас, его слова, его прикосновения – всё это только невыносимо раздражало. Они были жестоким напоминанием о том, что я не могу увидеть его лицо, его глаза, полные беспокойства и любви. Его утешения казались пустыми, потому что он видел, а я – нет.

– Ник, уйди, пожалуйста, – с трудом выдавила я сквозь душащие рыдания, которые снова начали сотрясать моё тело. Я ещё глубже зарылась лицом в мокрую от слёз подушку, пытаясь отгородиться от него, от всего мира.

– Не говори глупостей, малышка, – он ещё крепче прижал меня к себе, его объятия стали почти тисками, не давая вырваться. – Я никуда не уйду. Мы пройдём через это вместе, ты и я. Как всегда.

– Уйди… пожалуйста… – повторила я, каждое слово было пропитано мольбой и мукой. Новая волна горьких, обжигающих слёз подступила к горлу, грозя вот-вот вырваться наружу неконтролируемым потоком. – Просто… прошу тебя… Мне нужно… побыть одной…

Николас молчал какое-то время, его руки всё ещё крепко, но уже не так властно, обнимали меня. Я чувствовала, как тяжело поднимается и опускается его грудь. Потом я услышала его глубокий, прерывистый вздох, в котором смешались боль, бессилие и, возможно, капелька обиды на мою просьбу.

– Хорошо, Лёля. Но знай: последнее, что я хочу, – это оставлять тебя одну сейчас. Даже на секунду. Я понимаю, что тебе тяжело, поэтому сделаю, как ты просишь, и оставлю тебя в покое.

Последние слова он произнёс с едва заметной запинкой, и мне показалось, что они дались ему с особым трудом.

Ник чуть отстранился, и я почувствовала, как его губы мягко, почти невесомо коснулись моей макушки, там, где волосы были спутаны и влажны от пота. Это был мимолётный поцелуй, почти целомудренный, но в нём ощущалась вся его нежность и отчаяние. Я ощутила знакомый аромат его шампуня, смешанный с запахом больничного антисептика, и на мгновение мне показалось, что я могу почти увидеть его лицо и глаза, полные боли. Но это была лишь иллюзия, обманчивая игра памяти.

– Ты вернёшь своё зрение и обязательно поправишься. – продолжил он тем же тихим, но теперь чуть более настойчивым голосом. – Всё будет хорошо. Мы ещё погуляем по Таймс-сквер, как ты когда-то хотела. Увидишь Статую Свободы с парома, почувствуешь ветер с океана на лице. Мы поднимемся на Эмпайр-стейт-билдинг на закате, когда весь город будет как на ладони… всё, что только захочешь, Лёля. А когда вернёмся домой, ты сможешь снова шить бельё. Твои машинки ждут тебя. Просто верь мне, пожалуйста. Всё так и будет. Я люблю тебя, Лёля. Больше всего на свете. И буду рядом всегда. Что бы ни случилось.

Я отчаянно хотела поверить ему, зацепиться за эти образы, но не могла. Страх был сильнее. Слепота была реальнее.

Наконец, он медленно, нехотя, отстранился полностью. Я ощутила эту пустоту мгновенно – холодный сквозняк там, где только что было его тепло. Послышались тяжёлые шаги по полу палаты – два, три, четыре… Каждый из них отдавался глухим эхом в голове, отсчитывая секунды его ухода и моего погружения в абсолютное одиночество. Затем до меня донёсся скрип двери, и глухой, окончательный щелчок замка.

Он ушёл. А я осталась наедине с серым миром и оглушающей тишиной, в которой мой собственный ужас звучал теперь ещё громче.

Глава 37. Елена

Дни тянулись бесконечно долго, сливаясь в одну, мучительную череду. Каждый новый рассвет, о котором я узнавала лишь по едва заметному изменению интенсивности серого тумана перед глазами, приносил не надежду, а новую волну отчаяния.

Я так и не смогла подпустить к себе Ника. Умом я понимала, что это неправильно, эгоистично и жестоко по отношению к нему. Я знала, что он единственный, кто мог бы мне помочь пережить этот кошмар, вытащить меня из трясины страха, стать моими глазами и опорой. Но что-то внутри меня, какой-то упрямый, иррациональный демон, нашёптывал, что я не имею права обременять его своей слепотой и беспомощностью. Я упрямо, почти с каким-то мазохистским упорством, закрылась в себе.

Ника это, безусловно, злило, ранило, приводило в отчаяние – я чувствовала это даже сквозь пелену своей апатии, улавливая по напряжённой интонации доктора, когда он неохотно передавал мне его слова. Ник продолжал упорно приходить каждый день. Но я уговорила сердобольных медсестёр не пускать его ко мне, придумывая тысячу причин – от головной боли до необходимости полного покоя. Иногда ему всё же удавалось как-то прорваться.

В