Пшеничная вдова - Данила Скит

– Мне бывает жалко этого коня, так часто ему приходится учиться заново скакать по небу. Воин снова заключил Безумного в темницу, и конь снова ослеп.

– Знаете, я не суеверен, – снисходительно ответил Реборн, – И предпочитаю не верить в богов. Это все всего лишь мифы и сказания, не более того. Но из всей дюжины я все же больше уважаю Отверженного. Он никак не выдает своего присутствия. Ни на небе, ни на земле. Хотя бы не скрывает, что его нет.

На небе сверкнула серебряная звезда Воина, венчавшая вздыбленное копыто. Совсем скоро оно скроется за горизонтом.

– Разум без сердца лишен мудрости, это всего лишь ум. А от большого ума до безумия один шаг, – Исбэль сделала вид, что не услышала последних слов Реборна, – На небесах есть и сила, и доблесть, и чистота, и праведный гнев. Даже хаос иногда покидает свою темницу. Все есть на небесах… кроме мудрости. Теперь она ходит среди смертных.

– Хм.... – Реборн не смотрел больше на горизонт. Нахмурившись, он разглядывал мокрый песок на шелко-огненных прядях, – Ну раз так, если вы когда-нибудь встретите Отверженного в своих походах, спросите, почему все получилось именно так.

– Если я встречу его на пути, лучше спрошу, как это исправить, – Исбэль стояла неподвижно, и даже ни разу не размяла замерзшие от ветра плечи. – А почему получилось то, что получилось, и так ясно. Мы платим чистой монетой за собственные ошибки.

– Какие же ошибки совершил ребенок, раз его прозвали пшеничной вдовой?

– Гав! Гав! Ррррр…

Герда нашла что-то в мокром песке и теперь отчаянно пыталась на это напасть. Ленивые волны сгоняли суку с места, но потом она снова возвращалась, пытаясь отрыть лапами испуганного краба. Ставшие уже белыми сумерки снова рассек свист.

– Герда! Ко мне!

Сука нехотя оторвалась от добычи, ненадолго задержавшись в нерешительности. Лапы ее были расставлены широко, будто собака сомневалась, остаться или рвануть с места. Требовательный голос хозяина заставил ее подчиниться, виновато обгоняя сам ветер. Исбэль отвечать не стала.

– Что вы сделаете с лордом Беррингтоном? – спросила она, желая сменить тему.

– Это я решу, когда мы вернемся в столицу.

– Теперь я понимаю, что за уступки отец сделал Беррингтонам за мою свадьбу. Он просто хотел сделать меня счастливой, – поежилась Исбэль. – А потом, видимо, заглаживал свою вину. Беррингтоны самые крупные феодалы в стране. Они управляют многими торговыми связями, их земля растит самое большое количество огненного плюща. Отец не хотел с ними ссориться.

– Вы знали, откуда идут поставки опиума и дурманящей травы? – нахмурился Реборн.

– Знала.

– Но не могли пойти против воли отца.

– Не могла, – ответила Исбэль, – Опиум закупался за счёт гавань. Жрецы не платили налоги и дурманили население.

– Не думайте, что после прекращения поставок в казне появятся лишние монеты для вашей пшеницы.

– Я и не надеялась. Если только немножко, – голос Исбэль едва был слышен сквозь жаркий разговор берега с морем, – Я хотела попросить… я… Даже когда меня не станет… Пусть на землю Теллостоса больше не ступит нога ни одного опиумного Жреца.

– Вам не нужно меня об этом просить.

Исбэль резко развернулась, унося с собой потухший пламень волос. Наверное, отвар люпина перестал действовать и королева, наконец, почувствовала способность ко сну. Она шла, пытаясь не разрыдаться. Все-таки это правда. Две весны, ей отмерено всего две весны… Но, может, больше? Какая глупая надежда. Проходя мимо Беккета, она ненадолго взглянула ему в глаза. Тот непонимающе моргнул и поклонился.

Ты доблестный рыцарь, Беккет, наверное, единственный, от которого я не испытываю испуг. Верный и храбрый, но иногда бываешь очень глуп. Почему ты не прогнал меня? Почему не затащил грубой вежливостью в шатер, как сир Родерик? Хорошо знать правду, но от нее бывает больно в груди. Исбэль не оборачивалась.

Реборн стоял у отливной кромки, которая отползла на два удара сердца. Герда прибежала и послушно присела рядом. Вот только король совсем не знал, что с ней дальше делать.

Глава 28. Раздумья

– Не жара, просто проклятье! – Бернад вытер испарину на рыхлом от жары лбу. Переваливаясь с ноги на ногу, он, казалось, стал косолапить сильнее. При каждом шаге выгнутые ноги напрягались, будто вот-вот переломятся. – Теллостос все ещё пытается меня убить. Помяни мое слово, Реборн, так и случится, если я не покину это ядовитое место. Летом на севере полно мест, где лед и не думает сходить, а тут даже пещерные камни раскаленные, как угли.

– По ночам здесь довольно прохладно.

– Если бы не ночи, то твой отец давно бы сыграл в ящик. Это единственные часы, когда мне не хочется сдохнуть, – Бернад громко расхохотался, – Нет… Ноги здесь моей больше не будет. Скоро отбываю, хватит греть старые кости на раскаленной кочерге. Мне нужен холод. Настоящий, северный, а не притворный девичий. Здесь столько солнца и цветов, что я чувствую себя шутом.

Перед отъездом Реборн много времени проводил с отцом. Это были очень долгие вечера. В его отсутствии он не должен был пролить крови больше, чем следовало. Король Бернад и сам понимал, что не стоит ворошить гнездо шипящих змей, но гордость его была уязвлена. Он не привык к компромиссам. Однако, война выпила у него слишком много крови, и он впервые узнал слово «уступки». Ни одной головы не было усажено на пику и по улицам города проволокли всего один труп. Мужика привязали к лошади, протащив по самым людным мостовым. Вердан Торелли, получивший от Реборна четкие указания, убедил Бернада ограничиться только одним зрелищем. Остальных недовольных, коих все же находилось и после свадьбы – малые банды, изредка нападающие на патрульных, отлавливали и резали глотки без особой помпезности. Вердан Торелли убеждал Бернада отвести для таких специальный ров, чтобы скрыть под землей мертвецов. А лучше отдать тела родственникам, но Бернад предпочел кинуть мятежников в кишащую макрель посреди моря. Рыба быстро оголяла их до костей.

Под ногами хрустела галька летнего сада. Изредка веял ещё не прогретый с весны лёгкий бриз. Вдалеке качались на волнах черные корабли. За несколько недель Бернад облюбовал только это место и еще зал вольных ветров, где бриз огибал длинные колонны, воя днем и ночью. Остальные ему показались нестерпимым пеклом.

– Ты никогда не будешь выглядеть паяцем. Даже если обвешать тебя колокольчиками с головы до пят, а к бороде привязать самый большой из них, – Бернад ещё громче расхохотался, а Реборн даже не улыбнулся, потому как не шутил.

– Зато проныре Дорвуду удалось выставить