Пшеничная вдова - Данила Скит

что таяла на языке, сладкие лепешки со щавелем, утонувшие в запахе дыма, жирная похлебка из припасов, конфискованных королем у Безумного и море вина из ангаров Веселки. Голодным не оставался никто. Под тяжестью полных животов лагерь заснул еще раз. Только изредка из шатров доносился тихий стон раненых. Но быстро стихал – дурман-трава унимала боль. Некоторые умирали с улыбкой на губах.

– Посмотрите на раненых, светлейший государь, – отвечал на возмущение Реборна Турун Хардрок, – Они заслужили радость после боя. Раны их исцелятся быстрее, я видел это. Безумие подчиняется Воину, если его оружие использовать с каплей мудрости.

Солдаты не отказывались от помощи дурман-травы. Только Пайк со злостью ударил руку Хардрока, когда тот пытался дать ему лекарство. Он все звал свою Дороти и успокоился только тогда, когда в объятьях его оказался меч. Будто тот выпил его боль, всю, до самой последней капли.

Исбэль не смогла откусить ни куска мяса, ни проглотить ни одной ложки супа. Печеный перепел, распластанный грудью на тарелке, зря отдал свою жизнь. Она смотрела на разрубленную птичку и понимала, что не сможет проглотить ни кусочка из того, к чему прикасался поварской топор. Еще недавно он рубил человеческую плоть, а сегодня уже пищу. Вполне возможно, именно этого перепела топор не касался, но ведь мог… Спрашивать о кончине пернатого Исбэль побоялась. В последнее время она боялась северян гораздо сильнее. Но их, видимо, не смущало ничего из того, что ей казалось таким диким – набег на припасы врага, поедание павших коней… Ее пугала ужасающая практичность северян, граничащая с варварской жестокостью. Племенных жеребцов инаркхов Реборн увел, а «вкусные», как выразился повар, пошли на похлебку. Как он отличал вкусных от невкусных, Исбэль не уточнила. Смягчили ее сердце только сладкие лепешки, которых она слишком сильно наелась и потом мучилась животом.

– Поднять луки! Готовься! – кричал сир Родерик, и слова застревали в его горле, – Залп!

Стояли даже раненые, опираясь на плечи товарищей. Павших провожали на плотах из осины, увы, не черной, как в Глаэкоре. Доспехи их лежали на земле. Они отправятся матерям и женам с мешком золота внутри. На запачканной кровью стали рдели красные глиняные отпечатки. Ладонь короля отметила высшую степень почтения. Герои отплыли, возведя лица к небу, бледные, молчаливые, заслужившие спокойный сон.

Стрелы взмыли в небо. На мгновение в предрассветной ночи родилось новое созвездие, сотканное из танца пламенных остриев. Видимо, стрелы снова подружились с ветром, раз скользили в небе с легкостью пера. Бриз был на удивительно молчалив и уступал в скорости даже волнам.

Льюис Индеверин лежал плечом к плечу с товарищами, далеко от берега – по ту сторону жизни. Стрелы вонзались в осиновое древо и мертвую плоть его друзей, но ни одна не коснулась тела Льюиса, словно дамы берегли своего любовника. На берегу плакала молоденькая служанка, отирая передником слезы. Ее сердце тоже украл златокудрый красавец с чудной улыбкой на губах. Первый среди равных. Его имя выбьют на каменной глыбе у ног самого Великого Воина, а его отец прольет слезы гордости. Одна из стрел воткнулась прямо у уха Льюиса, погасив пламя. Парень глядел в небо закрытыми веками и улыбался. Наверняка, она шептала ему что-то очень смешное. А, может, рассказывала о птицах и звездах, как всегда любила это делать. Он шел на ее голос. Она ждала – теперь-то они точно полетят в небо вместе, как он мечтал.

Плоты натерли соком огненного плюща и дерево вспыхнуло, словно сухая щепа. Воины ушли быстро.

Верных коней погребли еще на побережье. Их туши сожгли следом за Жрецами, обложив досками от шалашей, пропитанных огненным соком. Реборн прятал глаза, когда Чемпиона охватило пламя.

Исбэль задрала голову к созвездию двенадцати.

– Как вы? – спросила она, не оборачиваясь, – Рана не болит?

– Болит. Еще долго будет болеть. Так всегда бывает, – ответил Реборн, поравнявшись с ней, – У вас красные глаза – вы плакали?

– Я виновата в их смерти.

– Рано или поздно кто-нибудь все равно был бы виноват.

– Да, но это оказалась именно я.

– Непривычно? – улыбнулся уголком рта Реборн. Но до полноценной улыбки все равно не дотянул, – Наверное, когда привыкаешь спасать жизни, отнимать их особенно тяжело.

– Лучше бы я промолчала тогда.

– Обычно я двумя руками за женское молчание, – особенно ваше, хотел уточнить Реборн, но вовремя одумался. – Проблемы такого рода лучше решать сразу. Кто знает, что было бы через полвесны? Тогда малой бедой не обойтись.

– Вы хотите сказать, что адепты Безумного могли бы захватить Теллостос?

– Если дать им волю. Инаркхи свирепы, а при должном количестве перебьют даже сильную армию. Такое нужно гасить в зачатке. Однажды Отверженный ошибся, и с тех пор последствия приходится исправлять Воину.

– В чем же его ошибка? В том, что он спустился с небес к людям, чтобы помочь?

– Да.

– Но тогда не было бы ни городов, ни ремесел…

– Возможно, они были бы позже. И мы все так же стояли и разговаривали. Так какая разница?

Его не переубедить, поняла Исбэль, это бесполезно. Твердое, практичное сердце не видит смысла в милосердии. И должное течение вещей оно тоже не принимает. Исбэль посмотрела под ноги, пару раз пнув комочек мокрого песка.

– Говорят, он приходит в образе нищего, – тихо сказала она, лишь слегка громче шепота волн.

– Тогда зря вы смотрите на небо. Среди звёзд вашего Бога нет.

– Почему вы решили, что я чту Отверженного?

– Значит, ваше пугающее милосердие – удивительная случайность, – вглядываясь в заплаканную даль, задумчиво произнес Реборн, – Его мало кто чтит. Может, из-за того, что нет его на небесах, а люди не любят созерцать пустоту. Бог, которого нет. Однажды им сказали, что такой существовал, они поверили, но потом стали забывать.

– Отверженный подарил огонь, сточил первое лезвие. Человек впервые отведал жареное мясо из его рук. Разве это можно забыть?

– У людей короткая память. Но не стоит слишком сильно их корить. Боги не отвечают на их молитвы, так с чего бы людям быть благодарными?

– Но они ведь все равно продолжают молиться. Если бы боги не отвечали, люди бы перестали.

– Жизнь трудная штука. Они продолжают молиться только из-за потребности во что-то верить.

– Вы слишком жестко судите людей и слишком жестоки к богам.

Реборн промолчал.

– Посмотрите, – Исбэль указала пальцем на созвездие двенадцати, – Вы что-нибудь замечаете?

– Вороной конь посветлел и почти уже перепрыгнул горизонт.

– Звезда потухла, – упорно ткнула в небо Исбэль, – Та, что блестела в его глазах. Еще пару дней назад там полыхал зеленый огонь безумия, но теперь в глазницах пустота.