Пшеничная вдова - Данила Скит

Она сидела на песке, вся к крови, бледная и заплаканная, когда Реборн настиг ее и навис сверху:

– Если в поле завелся сорняк, его надо выкорчевывать сразу пока он не погубил весь урожай, – Реборн по глазам видел, на какую благодатную почву сейчас льются его слова, – Они бы убили вас, нас и всех, кого вы так любите кормить леденцами, – король повернулся к своим рыцарям и взмахнул рукой, показывая на позади лежащих Жрецов: – Сжечь.

Глава 27. Неспящие

Исбэль сорвала голос и несколько лун Реборн наслаждался тишиной. Королева усиленно отпаивалась теплым молоком на отваре люмпина, и король всерьез опасался, что очень скоро она заговорит. А пока Исбэль только молчала и смотрела с пронзающей обидой – одним Богам было известно, сколько она могла её накопить за время своего невольного обета. Молчаливая обиженная женщина опасней, чем обиженная кричащая – это Реборн знал точно и таких всегда сторонился.

Море утонуло в предрассветном холодке. Проснувшись на рассвете, когда тот и сам ещё спал, Реборн почувствовал, что Исбэль нет рядом.

– Гав! – донеслось откуда-то со стороны моря.

После боя прошло несколько дней. Пришлось задержаться, чтобы отдохнуть и зализать раны. К вечеру у Реборна поднялся жар, и сир Хардрок дал ему какие-то шарики из плесени. Они были ужасно горькие, но жар сошел уже к утру. Реборн хотел отказаться от них, горечь во рту преследовала даже во сне. Но лекарь уверил, если он не проглотит горечь, его проглотит болезнь.

Чем ближе к Аоэстреду, тем чаще стали попадаться голые побережья. Мёрзлой коже северянина был приятен прохладный ночной бриз. Обратный путь пролегал по проселочной дороге, и скоро та перейдет на большую. До столицы оставалось полдня пути.

– Гав! Гав! Ууууу!

Реборн перевалился и сел. Вскинув голову вместе с черной шевелюрой, он разбудил свои мысли. Сегодня мужчина почти не спал, выискивая на поясе жены запасные кинжалы. Натянув сапоги, Реборн обернулся на постель. Будто убеждаясь в отсутствии Исбэль, почесал украдкой свое гузно и вытряхнулся из шатра.

Обрадованная внезапной ночной свободе, сука носилась по песку, несмотря на попытки Исбэль включиться в собачью игру. Тщетно она пыталась гладить лоснящиеся холку промеж острых ушей и лить сладкие, теплые речи. Герда упорно не хотела бежать рядом и отчаянно тянула поводок. Девушка упала лицом в песок тут же, как только она сорвалась с места. Лёгкий вскрик заглушил шорох волн. И все же, голос к ней вернулся, с досадой подумал Реборн.

– Почему не следишь? – недовольно спросил король Беккета, гадая, что он делает в гордом одиночестве.

– Я слежу, Ваше Величество, – сонно произнёс рыцарь, – Не велено вмешиваться.

Доблестный Беккет, четко выполняющий приказы монаршей особы. Верен, но недостаточно умен. Вернуть королеву в шатер он так и не догадался.

– Королева упала, – раздражённо ответил Реборн.

– Ее Величество не в первый раз так падает.

Воздух шумно покинул раздувшиеся ноздри Реборна:

– Почему один?

– Остальные хворают в кустах.

Маринованные в уксусе грузди хорошо пошли с жареными ростками бобов. Но жадные, смешливые взгляды товарищей так и не получили должного удовлетворения. Крепок был Глухое Ведро. Оскорбленные рыцари расхорохорились, наевшись турмалиновых груздей следом за ним. Разве животы их слабее? Беккет доедал за всеми, когда те уже принялись бегать по кустам. Прошло уже много дней, но кишечное неистовство посещало воинов, порой, в самое неугодное время.

– Ауф, – донеслось тихое снизу.

Лютый усилием воли разлепил глаза, убеждая хозяина, что бдит. Сир Хардрок перевязал его лапу и обработал мазью бока, но жаловался, что тот слишком много ест – набитое брюхо мешало врачеванию.

Махнув на них рукой, Реборн стал спускаться к морю. Отлив выгладил побережье до блеска. Редкие травинки торчали сквозь отяжелевший песок, кое где валялась большая глянцевая галька. На мокрых песчинках отпечатались следы собачьих лап и другие следы, не многим больше их.

– Зачем каждый раз делать одно и то же, если результат одинаково плачевный? – спросил Реборн, поднимая с песка Исбэль. Та встала и терпеливо ждала, пока ее отряхнут от мокрого песка, словно ребенка.

– Упорством бралась не одна крепость.

– Упорством, а не упрямством, – возразил Реборн голосом раздражительным и невыспавшимся, – Вы слишком легки, а собаки слишком ретивы. Без должного подхода любое упорство – глупость.

– Это же просто игра. В ней главное надежда, а не результат. Но если вдруг получится, я очень обрадуюсь.

– Я же сказал вам, что не получится, – морской бриз стал более промозглым. Лето только начиналось, и ещё не успело накалить земли. Исбэль поежилась, а Реборн расправил плечи, – Эти псы привыкли к четким приказам, а не просьбам, – Реборн звонко свистнул. Герда замерла, проткнув лапами глубокие ямы на песке. Мгновение раздумий и она ринулись к хозяину, – К ноге! Сидеть. Вот так, молодец… Нравится за ухом?

– Отца в детстве покусала молочная сука. Он хотел посмотреть ее щенков. С тех пор отец не любил собак, мне неоткуда знать, как с ними обращаться.

– Достаточно пока знать только одно, – Реборн ещё раз похлопал по холке остроухую Герду, снял с нее ошейник вместе с цепью, и пустил суку в галоп. Та поняла свободу как приказ и понеслась по тяжёлому песку, выбивая из него снопы мокрых искр. Реборн повернулся к Исбэль и протянул ей ошейник с цепью, – Не беритесь за поводок, если не уверены, что сможете его удержать.

Исбэль хотела протянуть руку и взять ошейник, но благоразумно ее одернула. Реборн одобрительно кивнул.

– Почему вы не спите?

– Отвар люмпина прогоняет сон.

– Видно, как и немоту.

– Я могла говорить ещё к вечеру. Но для вас тогда у меня не нашлось бы приятных слов.

Исбэль отправилась к морю. За утро она проявила благоразумие уже дважды, поэтому Реборн позволил себе следовать за ней. Огненные локоны не были уложены и согревали своим огнем утреннюю прохладу. Кучерявая пена волн почти касалась ее ног.

Накануне случился прощальный пир, уже в который раз с битвы. Не известно, сколько раз у северян было принято прощаться, но последние несколько лун они только и делали, что объедались и напивались. Исбэль казалось, что нет этому конца и края. Неутомимый повар согнал служанок и упирающихся пажей и заставил их собирать сладкий щавель, обнаруженный им на пролеске рядом с побережьем. Те не только собрали его весь, но еще и перемололи всю уцелевшую пшеницу, пока повар отсыпался. Пиры получились воистину размашистыми. Сочная конина из-под вражеских спин, вываренная так крепко,