Хризолит и Бирюза - Мария Озера

* * *

Открыв глаза, я осознала, что нахожусь в сыром, затхлом подвале, за тяжёлой решёткой. Каменные стены источали холод, такой пронзительный, будто он проникал прямо под кожу. Моё платье, некогда белое, теперь висело лоскутами, перепачканное кровью и грязью. Даже мысль о том, чтобы выбраться, не грела — силы таяли вместе с каждым ударом сердца.

Я обвела взглядом тесное пространство. Кричать не имело смысла — только привлечь чью-то нежеланную тень. В воздухе стоял запах плесени, ржавчины и чего-то ещё, металлического, почти сладкого, что лишь усиливало тошноту. Иногда до слуха доносился тихий шорох или скрип, и я не могла понять: это крысы, гнилое дерево… или шаги, скрытые во мраке?

Темнота была вязкой и плотной, словно сама тьма спустилась сюда, чтобы стать ещё одной стеной. Я прижалась спиной к камню, слушая собственное дыхание, тяжёлое и прерывистое, словно оно тоже было заковано в железо. Мысли метались, как мухи в запертой банке: кто меня сюда бросил? Зачем? За мутной завесой памяти шевелились обрывки последних событий, но ясного ответа не было. Я знала только одно: если останусь здесь — исчезну.

Попытка подняться обернулась ударом слабости. Голова закружилась, окровавленные ноги отозвались тупой ноющей болью, как будто каждая жила протестовала против движения. Казалось, что тело предало меня. Но оставаться неподвижной среди этого гниющего мрака было ещё страшнее.

Сквозь крошечное зарешеченное окошко, высоко под потолком, пробивался тусклый серый свет. Снаружи шуршали листья, скрипели старые деревья, и ветер доносил запах сырой осени. Но это не было свободой — лишь напоминанием о том, что мир живёт где-то там, за этими камнями и прутьями, а я — всего лишь тень, заключённая в клетку.

Каждый угол помещения тонул в полумраке, и в каждом мне чудилось что-то живое. Металлические прутья тянулись вверх, холодные и равнодушные, как символ недоступной воли. По полу пробегали сквозняки, от чего проносился табун неприятных мурашек вдоль всего тела. Я слушала, как собственное сердце гулко стучит в груди, и в этом звуке слышался вызов: оно всё ещё борется, даже когда разум тянет к отчаянию.

Каждый вдох был тяжёлым напоминанием о потерянной свободе, а каждая секунда — новой пыткой, растянутой до бесконечности.

К стенам узилища прилипали пыль и тени, оставляя следы забвения. В воздухе витала загнивающая надежда, а в груди раздавался глухой стук — это сердце всё ещё боролось, искажая тишину клеточного существования. Мысли, как тени, метались из угла в угол, пытаясь найти выход из своего пленения.

Каждый вдох был напоминанием о потерянной свободе, а каждая секунда тянулась, как вечность.

Я вновь предприняла попытку встать на ноги, но тут же почувствовала резкую боль в бедре, о которой я уже смогла позабыть. И все же мне удалось сделать несколько шагов, после чего я все же упала. Боль была невыносимой. Из глаз потекли слезы. Я попыталась встать, но не смогла. Это было скорее чувство общей беспомощности, руки опускались, дыхание становилось медленным. Слёзы сами потекли из глаз, руки бессильно опустились, дыхание стало медленным, вязким. Я будто медленно засыпала, но сердце билось громко, не позволяя окончательно утонуть во мраке.

Холод тяжелого металла на моей лодыжке привлек внимание и немного растормошил. Я еще раз дернула ногой, убедившись, что мне не показалось и начала всматриваться в темноту, из которой шла цепь.

Из затемненного угла мне померещилась чья-то тень. Подойдя ближе, тень откинула капюшон, и я смутно увидела лицо своей матери. То, которое я помнила, которое еще не было тронуто болезнью.

Слёзы хлынули с удвоенной силой. Мне стало стыдно за свою слабость: ведь она боролась до последнего вздоха, не позволяя себе сдаться даже тогда, когда всё вокруг рушилось. Моя мать всегда была сильной женщиной — с огнём в глазах, который не угасал ни в страданиях, ни в потерях.

И я… не имею права быть слабее.

Я попыталась проползти чуть вперед, и цепь на ноге натянулась, напоминая мне о том, что я привязана к этому месту, к этой тьме. Тень матери продолжала смотреть на меня, и в ее глазах виделось сочетание любви и горя. Я поняла, что мое смятение — это лишь отражение ее страданий. Я должна была быть сильнее, как она, но вместо этого я позволяла слабостям взять верх.

— Почему ты не пришла раньше? — прошептала я, но голос мой был тих, как шепот ветра.

В ответ на это она лишь наклонила голову, словно хотела сказать, что ждет меня, ожидает моего решения пройти через тьму. Я почувствовала, как в груди разгорается искра надежды, и, сжав зубы, я решила не поддаваться страху. Пора было освободиться.

Лязг цепей послышался в камере напротив моей, и я повернула голову на шум.

— О… фелия?..

Сдавленный шепот распространился эхом по всему подвалу, и, когда я повернула голову к матери, ее уже здесь не было. Может, я сплю, и мне снится страшное сновидение? Я замерла, сердце болезненно ударило в груди.

— Нивар? — горло саднило, во рту пересохло. Прильнув к железным прутьям, я вглядывалась во мрак передо мной и надеялась еще услышать голос, который позвал меня. — Нивар, ты здесь?

Тишина ответила мне глухим эхом, толкаясь в углах холодного подвала. Я ухватилась руками за холодные балки, и меня вновь охватило чувство безысходности. Где же он мог быть? Руки дрожали, и я попыталась успокоиться, прислушиваясь к звукам, которые могли бы выдать присутствие Нивара. Но единственным ответом было шипение сырости, стекающей с потолка.

— Нивар! — снова крикнула я, на этот раз с отчаянием, которое заставило меня почувствовать, будто всё уже потеряно.

— Офелия… я тут, — голос донёсся из темноты. Сначала дрожащий, слабый, но с каждой секундой становившийся увереннее. Судя по звуку, он также был прикован цепью к стене. — Посмотри на меня! Офелия, посмотри!

Смахнув слезы с глаз, я смогла поднять голову и высмотрела в свете луны безумно красивое лицо графа. Идеально прямой нос, ровный цвет лица — это произведение искусства даже не спрячешь за ссадинами и ушибами, которые обрамляли сейчас его лик. А глаза, эти прекрасные хризолитовые камни! Прежде я никогда не видела ничего подобного.

Мне расхотелось дышать, боясь спугнуть это видение. Мне стало до ужаса сложно отвести от него взгляд, но граф в ответ смотрел на меня, не разрывая этот тонкий образовавшийся контакт. В его взгляде читалась нежность, а затем — сожаление.