Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

Очень хочется набить тебе морду. Свободен встретиться в спортзале позже?

Мну бумажку и запускаю её в Хайдеса. Комочек падает прямо на его книгу. Он хмурится и разворачивает записку. Пока читает эти две крошечные фразы, кадык у него заметно дёргается. В конце — улыбается.

Аполлон украдкой косится, нахмурив лоб:

— Почему она хочет тебя побить? — бормочет своим низким голосом.

— Потому что я сказал Гермесу, что мы с ней, вот прямо в библиотеке, занимались оральным сексом, — объясняет Хайдес.

Моя челюсть и правда может стукнуться о стол.

Аполлон поднимает обе брови:

— Я не просил настолько вдаваться в детали, но… ну… за вас, пожалуй.

Когда возвращаюсь к своему столу, Лиам, Посейдон и Гермес уже щебечут о чём-то другом. И впервые я благодарна их гиперактивности и полной невозможности фокусироваться дольше пяти секунд на одной теме.

Арес тем временем тычет меня локтем, требуя внимания:

— Так ты прям плохая девочка, Коэн, а? Нравишься мне всё больше.

— А мне ты стабильно поперёк горла. Так что закрой пасть.

Следующий час эта четвёрка рубится в «Имена, вещи, города». У каждого — лист и ручка; доходят до двадцати букв алфавита. Арес пытается мухлевать как может, Лиам старается так трогательно, что почти вызывает слёзы, Посейдон не блещет, но кайфует всё равно. В финале побеждает Лиам и орёт так, что весь зал вздрагивает.

Насытившись играми, они занимаются своими делами. Арес залипает в свои телефонные игрушки, Лиам что-то черкает в тетради, Посейдон грызёт карандаш над книжкой, а Гермес вытаскивает квадратную пурпурную подушечку и отрубает за пару минут.

За соседним столом все уткнулись в учёбу. И Хайдес тоже. Обычно он чувствует, когда я таращусь, и отвечает взглядом.

Я пользуюсь моментом, хватаю телефон. Быстро прячу его в задний карман джинсов, оглядываюсь — и встаю нарочито непринуждённо. Никто ничего не спрашивает и не смотрит. Кажется, все взгляды тянутся к Хайдесу.

Я ныряю в пустой ряд и ухожу в самый конец. Набираю номер, который, как думаю, принадлежит Дионису, и опираюсь на стеллаж, слушая гудки.

— Алло? — похоже на его голос.

— Это Хейвен.

Тишина. Звук — будто что-то поставили на твёрдую поверхность.

— Ты умная.

— Звучишь удивлённо, и мне это не нравится. — Мимо проходит студент, вопросительно зыркает, но не останавливается. — Неважно. Я хочу знать всё. Встретимся.

— Сейчас? Не могу. — В голосе что-то странное.

— Почему? Что у тебя такого важного?

— Фильм смотрю. И я слегка пьян.

Закатываю глаза. Нет, в этой семейке никто не «сохранился».

— Думала, ты не помешан на мифологии, как твои. А выходит, соответствуешь имени.

Пауза такая длинная, что я успеваю решить: не услышал.

— Я пьян не потому, что меня зовут «Дионис», а потому что люблю алкоголь. Мифология ни при чём.

— Как скажешь. Тогда — завтра? — Вспоминаю важное: — А ты где вообще живёшь? Чем занимаешься? Где ты?

Он хихикает; на фоне — голоса актёров.

— Я учусь в Йеле, Хейвен.

— Что? — срываюсь слишком громко. — Это как?

— Ты правда меня не помнишь, ма шери?

Теперь мне и впрямь любопытно и непонятно. Помнить его? Такое лицо не забудешь… и всё же я не помню.

— Нет, точно нет.

В ответ — вздох.

— Дионис? — зову.

— Мы сидели рядом на собрании для перваков в сентябре. Было весело. Я специально говорил с сильным французским акцентом, а ты запаниковала. В конце сказала мне «уи» и убежала, — фыркает.

Этого хватает, чтобы память щёлкнула. Точно. То самое собрание. Он прикинулся, будто плохо знает английский, чтобы троллить меня. Самая длинная получасовая пытка в моей жизни — а он просто развлекался.

— И как ты прятался от Ареса и Геры?

— Живу в другом общежитии. В Йеле их много. А когда надо — приходил сюда оставить тебе записку, — объясняет так, словно это нормально.

Проверяю, сколько мы болтаем: надо возвращаться, пока никто не насторожился. Зевс, к примеру, вполне способен всё испортить.

— Мне пора бежать. Пришли место и время в смс. Я хочу увидеться, — быстро говорю. — Пока.

— À bientôt, Paradis. («До скорого, Рай», по-французски.)

Я делаю пару глубоких вдохов и натягиваю на лицо выражение «всё норм». Выхожу из укрытия — и едва не умираю от испуга: врезаюсь в Ареса. Он опирается на стеллаж, руки скрещены.

Цокает языком:

— Есть что скрывать, Коэн?

— Нет.

Пробую обойти — он перехватывает запястье и неприятным толчком отбрасывает обратно:

— Надеюсь, ты не настолько тупая, чтобы тайком встречаться с моим братом. Скажи, что ты не тупая.

Я мрачнею:

— У Диониса, похоже, есть ответы.

— У Диониса в крови больше алкоголя, чем крови. Он ненадёжен, — жёстко чеканит. И на миг я ему верю. А потом вспоминаю, кто говорит. Арес.

— Это моё дело, — выплёвываю. — В любом случае у меня есть Хайдес. Обсуждать буду с ним. Не с тобой.

Он будто обижается. На секунду. Тут же натягивает фирменную наглую мину и кивает в сторону окон:

— Погодка — что надо, да?

Резкая смена темы сбивает меня на шаг.

И правда, небо снова свинцовое, тяжёлые серые тучи. Кроны деревьев треплет порывистый ветер. Любимая погода Ареса — я уже поняла. И ещё — что за этим есть что-то большее. Его тело каменеет, брови едва сдвинуты.

— Ты часто так говоришь. Зачем?

Он вздрагивает и медленно наводит на меня резкость:

— Просто фраза. Ничего важного. Пойдём к своим.

Я не давлю. Немного страшно — вдруг я начну понимать Ареса. Проще не выносить его, чем сопереживать. Потому иду молча — и внезапно ловлю себя на том, что мне грустно от этой короткой перепалки.

Первым нас встречает взгляд Хайдеса. Будто читая его мысли, Арес говорит:

— Да, мы целовались взасос за стеллажом. Надеюсь, тебя не напрягает.

Окей. Волна ярости к Аресу возвращается мгновенно.

В шесть вечера происходят три вещи: Гермес просыпается после обеденного «пятачка», Арес проходит-таки уровень Candy Crush, на котором застрял полчаса, и на улице начинает лить стеной.

Библиотека наполняется шумом ливня без передышки. Небо темнеет, с фиолетоватым сиянием, от которого не отвести глаз. Внезапная молния на миг выхватывает из мрака столы у окон.

Краем глаза вижу, как пальцы Ареса судорожно сжимают телефон. Руки немного дрожат, но через несколько секунд он берёт себя в руки.

Грохот грома заставляет меня вздрогнуть, а Лиама — издать придушенный писк. Следом — ещё мощнее; люстра метрах в трёх от нас вздрагивает. Лампочка гаснет на секунду — и снова загорается.

— Ненавижу такую погоду, — бурчит Посейдон. — Скучаю по Стэнфорду