Искупление - Элизабет фон Арним

и порядочным, это просто немыслимо. – Но ты скоро почувствуешь облегчение. – Фред снова повернулся к Рут. – Милли не испытывает к нам ни малейшей враждебности и, слава богу, не держит на нас зла. До свидания. Хорошо позаботьтесь о ней. Проводишь меня до вокзала, старина?

Алек тотчас согласился проводить брата на вокзал, причем с великой готовностью.

– А как же пальто, Алек? – простонала Рут ему вслед. – Пальто, дорогой…

Они пошли пешком, чтобы спокойно поговорить. Как только братья расстались с Рут, все сразу стало просто и естественно. Фред и раньше замечал: стоит избавиться от женщины, и все сложности разом исчезают, спокойно можно все обсудить и уладить. Безмолвная волна понимания и сочувствия омыла этих двоих, принесла утешение и покой, и оба вдруг почувствовали, как все же крепки братские узы, хотя подчас о них и забывают, однако ни тот ни другой не заговорил о своей жене. Алек по многим причинам сожалел и винил себя, что сбежал в Брайтон, желая отделаться от Милли. Этот замечательный человек не только пришел в восторг, оттого что семья в конце концов избежала позора, но и искренне обрадовался, что теперь снова может считать свою невестку достойной женщиной. О поступке Эрнеста братья не говорили: слишком болезненной была эта тема, – но Фред предложил решение, а Алек тотчас согласился. Они попросят Джорджа и Берти присоединиться и вместе соберут тысячу фунтов, которую Дженкинс выдал Милли авансом. Фред сказал, что семья поступила непростительно, позволив Дженкинсу помочь Милли, хотя все они могли ее поддержать. Алек сочувственно слушал. Деньги достались сестре Милли, однако это не отменяет того обстоятельства, что Дженкинсу пришлось с ними расстаться и он не получит их, пока завещание не вступит в силу, если только семья ему не заплатит. Чего ради, продолжал Фред, этот поверенный должен оставаться в убытке вместо них? Почему он ссужает деньги их семье и чем это обернется в итоге? И в самом деле, эхом отозвался Алек, быстро шагая рядом с братом, редкостная наглость. Каждому из четверых придется заплатить по двести пятьдесят фунтов. Джордж с Берти, конечно же, согласятся, подхватил Фред, ущерб невелик, но этим они покажут Дженкинсу, кто такие Ботты.

Алек полностью поддержал брата. После трех недель оторванности от мира он готов был содействовать едва ли ни чему угодно. Конечно, он совсем не хотел расставаться со столь огромной суммой, но не признавался в этом Фреду, который хоть вполне и разделял его чувства, но тщательно их скрывал. Алеку очень не понравилось, что, по существу, деньги достанутся сомнительной сестрице Милли, но, как ни велико было его недовольство, всего сильнее претила ему наглость этого Дженкинса, который, видите ли, решил, что, если он не поможет Милли, ей не поможет никто. Та же мысль терзала и Фреда, они были братьями и понимали друг друга без слов. Алек вернулся к Рут повеселевший, взбодренный приездом брата и его новостями, его молчаливым пониманием, а также приятной переменой, ибо это был Фред, а не жена. Настроенный весьма благодушно, Алек готов был снова примириться с обществом Рут и даже жалел, что их пребывание вдвоем в Брайтоне подошло к концу, а через неделю им предстоит вернуться домой, к привычным занятиям и спасительной разобщенности.

– Ты не спишь, дорогая? – спросил он, надевая пижаму, которую Рут повесила возле камина, чтобы согреть. (Да, Рут не спала: сон ее, как и бодрствование, неизменно подчинялись воле мужа.) – Хорошие новости насчет бедняжки Милли, да? – (Да, очень хорошие новости, чудесные новости.) – Заходила к ней пожелать доброй ночи? – (Нет, Рут не заходила к невестке пожелать доброй ночи, подумала, что та уже спит.)

Довольный, Алек лег в постель с ощущением, что с Рут у него сложностей не будет. Она полностью ему послушна, ест у него с руки – так было всегда и всегда будет. Пожалуй, со стариной Фредом она держалась немного неприветливо, но это вполне естественно, если учесть, как неожиданно обрушились на нее новости. Рут понадобится время, чтобы привыкнуть, но, когда все уладится, никто с ней не сравнится – такую покорную и преданную жену еще поискать надо. Да разве он не знает? В конце концов, послушная и преданная жена – великое счастье; жаль, что в голову ему лезли нехорошие мысли о ней.

– Доброй ночи, дорогая, – сказал он добродушно и почувствовал укор совести, когда из памяти выплыли неблагодарные слова «сыт по горло».

– Доброй ночи, дорогой. Ты нашел грелку? Я положила ее тебе под одеяло, с краю кровати. Надеюсь, ты не подхватил простуду.

Ни одна жена, если она хорошая жена, не станет спокойно смотреть, как муж расточает чрезмерное внимание другой женщине. Только плохая жена способна закрывать глаза на подобные вещи, тем более когда у нее столько непривычных и крайне досадных хлопот, как у Рут. Рут была лучшей из жен, а потому, когда Алек, движимый похвальным желанием загладить вину семьи перед несправедливо обвиненной бедняжкой Милли, вольно истолковал указание Фреда баловать невестку, Рут хоть и молчаливо наблюдала, поскольку была обязана, но не смирилась. Если бы он баловал (само это слово причиняло Рут жестокие страдания) через силу, если бы ему приходилось бороться с собой во имя долга и благородно преодолевать отвращение, она бы не возражала, хоть и сетовала бы в душе на излишнее рвение мужа. Однако ничто не указывало на то, что Алеку приходится себя пересиливать, напротив: все говорило о том, что ему это нравится. И действительно, после смертной скуки и безделья последних недель, проведенных наедине с Рут, Алека обуревала жажда деятельности, и при малейшей возможности он рвался себя проявить.

Для Милли он ничего не жалел. Склонный к бережливости, когда дело касалось его жены, ради Милли он сорил деньгами, а ведь эти деньги принадлежали и Рут, об этом говорил священник на церемонии венчания. Шампанское лилось рекой и за обедом, и за ужином, а поскольку Милли его не пила (Рут была бы крайне недовольна, если бы она пила, и все же грубая неблагодарность с ее стороны отказываться), все выпивал Алек, и совершенно безнаказанно, хоть это и чистый яд. Рут с тоской ожидала, что он еще за это поплатится, но тот, казалось, напротив, с каждой новой бутылкой все больше расцветал. Каждый день заказывались особые блюда. Устрицы стали обыденностью. Обзавелись отдельной гостиной, с камином, который, как и в спальне Милли, разжигали еще до завтрака, и он горел до самой ночи, пока не наступало время ложиться спать. Каждое утро Алек выходил, чтобы купить невестке газеты, журналы и даже цветы, настоял, чтобы ей доставили кресло на колесах, и