Искупление - Элизабет фон Арним

Милли и вправду получала только самое лучшее. И все же, думала Рут, скрывая в душе негодование и обиду, заслуживает ли она всего самого лучшего? А эта история Фреда, не подкрепленная никакими доказательствами… Как мог Алек с такой легкостью поверить в нее? Теперь Рут больше всего хотелось увидеться с Мейбл – наверное, та многое могла бы рассказать. Первое, что она сделает, когда вернется домой, – отправится на Денмарк-Хилл и поговорит с Мейбл где-нибудь подальше от старой дамы, чья манера не придавать значения серьезным вещам, отмахиваться от них, едва ли не высмеивать, раздражала и огорчала Рут. Но до встречи оставалась еще неделя, бесконечная неделя, нечего было и надеяться вернуться раньше, а пока мучительно тянулось время, оставалось только наблюдать и молиться.

Однако Рут вскоре обнаружила, что одно исключает другое: наблюдая, невозможно молиться, а за молитвой невозможно наблюдать должным образом, – поэтому перенесла молитвы на ночные часы, а в дневное время сосредоточилась на внимательном наблюдении и погрузилась в молчание такое глубокое, что Алек это заметил и опрометчиво спросил ее при Милли, в чем дело (все теперь говорилось и происходило при Милли, больше не осталось никакой частной жизни, никакой близости, разве что по ночам в спальне, но даже тогда об этом не было и речи, поскольку Алек либо спал, либо не помышлял о близости).

Стоило ему задать вопрос, как он тотчас понял, сколь безрассудно поступил. Алек давно усвоил, что мужчина никогда не должен спрашивать жену, в чем дело, если только она сама не заговорит, но Рут ответила лишь, что, кажется, у нее пошаливает печень. Алек принялся задумчиво теребить бороду, искоса глядя на жену, и решил: так или иначе, проще всего будет принять за правду ее объяснение. Алек не хотел осложнять отношения с Рут, но твердо решил, что за оставшуюся неделю сделает для Милли все возможное, никто и ничто его не остановит.

Впрочем, в его непреклонной решимости не было нужды. Никто и не пытался его остановить. Рут ему не мешала, а Милли, казалось, впала в оцепенение. В компании двух этих почти бессловесных женщин Алек провел неделю, предаваясь безудержному расточительству, и под конец ему стало казаться, что он совсем один. Поскольку выразить свои чувства словами он не мог, роскошь и щедрые траты были единственным способом принести извинения за чудовищные выводы, сделанные семьей, о которых, благодаря настояниям Фреда, чтобы все обращались с несчастной невесткой так, будто ничего не случилось, бедняжка, слава богу, не подозревала. Алек охотно сыпал деньгами, но ожидал в ответ какого-то отклика. Ну, пусть не явного отклика, но знака, что его щедрые дары принимают с благодарностью. Ну, пусть не принимают с благодарностью, но хотя бы замечают.

Однако его щедрости, похоже, не замечал никто, кроме официантов, которые с неистовым усердием буквально прыгали вокруг него. Рут, как он вскоре заподозрил, намеренно не замечала его стараний, а Милли целыми днями пребывала в оцепенении. И все же он не отступал: сохранял веселость, бодрым тоном отпускал шутливые замечания за столом, – но собственный голос возвращался эхом из пустоты и еще до конца недели Алек начал сдаваться. Речь не о расточительстве: Алек, как и прежде, продолжал сорить деньгами, но с каждым днем все больше погружался в уныние, пока наконец у него не появилось ощущение, что живет он в обществе двух губок, мокрых губок, пропитанных не водой, а чернилами. По одну сторону от него – Милли в полузабытьи, и, хотя Алек готов был простить что угодно этой несчастной, обиженной, безвинно наказанной женщине, с ней ему было нелегко; по другую сторону – Рут с ее молчанием и якобы больной печенью. Как не впасть в отчаяние мужчине в подобном положении?

Он решил, что не стоит и пытаться приободрить эти две губки. Вдобавок с непривычки начало сказываться шампанское, которое Алек заказывал каждый раз, садясь за стол, и в голову снова полезли дурные мысли о жене. Рут могла бы больше помогать, а не сидеть как истукан с кислой миной, думал он с раздражением. Уж он-то хорошо знал, что на самом деле означали слова «печень побаливает». Рут подвела его самым неожиданным образом. Если это все, что жена могла для него сделать после того, как он подарил ей, по ее собственному выражению, три счастливейшие недели в ее жизни, тогда можно с ней не считаться. Давайте-ка будем смотреть фактам в лицо, размышлял Алек (жизнь на широкую ногу исказила его взгляды). Рут подвела его, и не просто подвела, но пренебрегла прекрасной возможностью показать, на что способна благочестивая христианка. Само Провидение послало ей Милли, чтобы Рут могла показать пример жалости и сострадания, и что же она делает? – спрашивал себя Алек и теребил бороду. Постоянно пишет: сидит и строчит, как будто ее жизнь от этого зависит, – пишет письма ораве детей и внуков, которые читать их не хотят. Ей нужно прощения просить за то, что не разговаривает с бедняжкой Милли. Алеку было стыдно за жену. Хватит с него набожных христианок, сыт ими по горло. И в последний вечер их в Брайтоне, разгоряченный обильным ужином и вином, он дал волю своим оскорбленным чувствам и впервые в жизни поссорился с женой.

Они были у себя в номере, готовились ко сну (вернее – готовилась Рут, а Алек уже лежал в постели). Он сел: худой, костистый, жаждущий мести, с длинной бородой, свисавшей на грудь, к чему жена давно привыкла, – и вдруг начал высказывать все, что думает о ее поведении в последние дни. И Рут слушала: бледная как мел, ибо то, чего она больше всего боялась, хоть и не верила до конца, что такое возможно, все же случилось, – слушала терпеливо, с любовью, потому что знала: обильная еда и шампанское лишь поддали жару, а главная причина его яростной вспышки – Милли. Да, Милли, сказала себе Рут, одна Милли виновата в том, что после сорока с лишним лет безоблачного семейного счастья Алек так резко разговаривает со своей женой. Она назвала его тон резким, но на самом деле, что греха таить, Алек просто рычал на нее.

– Я боялась, что это случится, дорогой, – мягко произнесла Рут, когда, не встретив отпора с ее стороны, Алек наконец замолчал, хотя гнев его тлел, готовый вспыхнуть в любую минуту.

Желая помочь ему вновь стать собой и вернуть своего прежнего, дорогого, славного Алека, Рут нежно заверила его, что он просто неважно себя чувствует и сам на себя не похож, в нем говорит не ее муж, а гадкое