Искупление - Элизабет фон Арним

сомневаясь, что Берти не станет возражать, как согласились Алек и Джордж, он тем же утром позвонил поверенному, чтобы сообщить, что вышлет ему чек на сумму, которую тот ссудил их невестке, миссис Эрнест Ботт, – крайне любезно ссудил, сухо и вежливо заметил Фред. И тогда Дженкинс, который после визитов Берти, Милли и Агаты в его контору так и кипел от ярости, проклиная про себя всех Боттов, их связи, дела и соглашения, в свою очередь сухо и вежливо объяснил, что не имел чести ссужать деньги по своему почину, а чек следует отослать – отослать со всей любезностью, прибавил он – мистеру Герберту Ботту, который лишь прибег к услугам фирмы «Дженкинс и Роу», воспользовавшись ею как орудием своей щедрой заботы.

Мистеру Герберту Ботту, то есть Берти. Фред так изумился, что опустил руку с трубкой. Голос на другом конце провода, однако, не умолкал. О чем говорит этот человек? Фред снова поднес к уху трубку и прислушался.

Поверенный говорил, что, по здравом размышлении, не хотел бы допустить оплошность и оказаться виновным в разглашении доверенных ему сведений, ибо только теперь вспомнил особое распоряжение мистера Герберта Ботта, которое начисто вылетело у него из головы, – хранить все дело в тайне. Однако, несомненно, мистер Дженкинс может положиться на мистера Фредерика Ботта – он ведь говорит с самим мистером Фредериком, не так ли? Да, полностью.

– Втайне от миссис Эрнест, полагаю? – сказал Фред в телефонную трубку.

– Насколько я понял, – ответил ровный профессиональный голос на другом конце провода, – мистера Герберта также беспокоило, чтобы об этом не узнали его братья. Как, по-видимому… – Последовала пауза, Дженкинс откашлялся и закончил: – …и его жена.

Фред пересказал Алеку и Джорджу все, что услышал от Дженкинса, – не было смысла скрывать от них правду и хранить ее в себе, – и теперь они сидели молча, в глубокой тревоге, не зная, что и думать. Было совершенно ясно, к каким выводам пришел Дженкинс, но негодяй вроде него мог вообразить что угодно. Не стоило забывать: Дженкинс им не друг, он держался враждебно со всей семьей Эрнеста – они убедились в этом еще в тот день, когда он оглашал завещание. Однако и явная его неприязнь, действительная или мнимая, значения не имела: все трое братьев поймали себя на мысли, которая заставила их оцепенеть от ужаса. Оказывается, поверенный Эрнеста располагал сведениями из первых рук, ему и не нужно было ничего воображать, потому что он знал.

Трое братьев, один за другим, задавили в себе эту мысль.

Ровным счетом ничего не случилось, сказали они себе, просто Берти втайне проявил великодушие, а они об этом узнали, вот и все. И лишь по чистой случайности у Фреда перед глазами пронеслись вереницей совершенно некстати неуместные картины: как он устыдился своих грязных подозрений и отчаянно просил у Милли прощения в тот день в ее спальне, как потом убеждал остальных извиниться перед невесткой и загладить свою вину, как снова и снова приходилось ему выдерживать стычки с бедной старушкой Мейбл. Под конец он так разозлился, что уже не мог сдерживать свой гнев, и испуганная рыдающая Мейбл уехала из дому искать убежища у его матери. И совершенно случайно Алеку тоже вдруг вспомнился Брайтон и все, что он там натворил, как безудержными тратами пытался показать, что убежден в невиновности незаслуженно обиженной Милли, как поссорился с бедной старушкой Рут, которой с того времени не сказал ни единого слова. Пришел ему на память и ошеломляющий гостиничный счет, который пришлось оплатить утром. Как увязать все это с тем, что стало им известно? – спрашивал себя каждый. Но когда Алек отважился взглянуть на Фреда, то обнаружил, что тот смотрит на него, и в глазах обоих читалось уныние.

Одного только Джорджа не мучили неуместные воспоминания, поскольку ему только предстояло принять Милли под свой кров. Однако если по этой причине он и не мог с унынием оглядываться на прошлое, то с унынием смотрел в будущее, и хотя внешне казался невозмутимым, в душе был удручен и подавлен. Вернувшись домой, он найдет там Милли, и что теперь с этим делать? Джордж несказанно обрадовался, когда услышал от Фреда, что Милли в конце концов оказалась добродетельной женщиной, а теперь, хоть убейте, не знал, что и думать. Когда на вас столько всего сваливается, это кого угодно сведет с ума. Тысяча фунтов от Берти? И ни слова не сказать об этом ни одному из братьев! Джордж не на шутку встревожился. И надо же такому случиться, что внезапный кризис разразился именно теперь, когда настала его очередь на целый месяц приютить у себя Милли. Какая чудовищная жестокость! Он надеялся, что Фред или Алек скоро подадут ему знак, что-то посоветуют, подскажут, какой линии придерживаться. Сам он понятия не имел, как быть. Будь его воля, он бы даже смотреть не стал на эту женщину, никогда бы не заговорил с ней снова, однако, как назло, утром она стала его гостьей. Кто-то должен указать ему верный путь. Джордж решил, что всем нужно держаться так, словно ничего не случилось. А что еще можно сделать теперь, когда выяснилось, что в этой истории замешан Берти? Бедный старина Берти, эта женщина его одурачила, вздохнул Джордж, успешно прогнав от себя первую парализующую мысль. Еще бы, такой добродушный малый стал для нее легкой добычей. «Пусть только попробует проделать свои фокусы со мной!» – подумал Джордж и воинственно расправил плечи.

И вот наконец Фред подал ему знак: вдруг поднявшись и оттолкнув стул, взглянул на часы и сказал:

– Что ж, мне пора обедать.

Пока возился с ключами, запирая замки, он объявил, что старина Берти поступил чертовски благородно, а если ему хочется, чтобы об этом никогда не упоминали, почему бы и нет? Нужно пойти ему навстречу, поддержать его. Если он желает, чтобы его левая рука не ведала, что творит правая, значит, так тому и быть.

– Однако этот жест обошелся бедняге в тысячу фунтов, – заметил Фред и снял шляпу с вешалки. – А все деньги достались той сестре. И вот что я думаю, – медленно и решительно прибавил он в заключение, затем обвел взглядом лица братьев из-под полей низко надвинутой на глаза шляпы. – Я думаю, было бы недостойно напоминать ему об этом. Чем меньше разговоров, тем лучше для всех. И ради бога, ничего не рассказывайте женщинам.

Суетливо, с едва ли не рабской готовностью Алек и Джордж единодушно согласились. И женщинам они ничего не рассказали, однако в тот же вечер женщины рассказали им все сами.

* * *