Дуэт с герцогом сирен - Элис Кова

понять, что мне уже давно следовало больше общаться с окружающими. И полагаться на них так же, как люди полагались на меня. – К тому же неважно, что ты узнаешь. Все равно мне недолго осталось.

– Не нужно так говорить.

Ильрит не двигается, но слегка подрагивающий хвост выдает его волнение и тревогу. Крошечные плавники по бокам дергаются несколько раз. Я еще многого не знаю о сиренах и манерах их поведения. Вероятнее всего, мне так и не удастся изучить все присущие им движения и понять их смысл. Отчего-то моя ноша становится вдруг тяжелее.

– Но ведь это правда. – Небрежно пожимаю плечами, как будто это не имеет значения. Что бы ни ждало впереди, нужно смотреть будущему в лицо, а не съеживаться от страха. Скрывать свою боль не только от остальных, но и от самой себя. Лишь так я смогу двигаться дальше, даже если придется трудно.

– Мне тяжело вспоминать об этом… – поясняет Ильрит и поспешно добавляет: – Если уж мне непросто, даже не представляю, каково приходится тебе.

– Со мной все будет хорошо.

Ильрит бросает на меня скептический взгляд, но не возражает.

– Когда я говорила, что мне будет трудно рассказать о нем, то имела в виду не только эмоции. На самом деле, в первую очередь я стерла воспоминания, которые касались его.

Скептицизм герцога сменяется удивлением. Ильрит хмурится, и в его глазах мелькает ярость.

– Что же он такого сотворил, раз ты решила полностью вычеркнуть его из памяти? – В его словах проскальзывают нотки беспокойства.

– Вряд ли я смогу многое тебе поведать, – повторяю я. Пустоты в моем сознании столь же темны, как сама Бездна. – Но я расскажу, что помню и еще могу собрать воедино. Я выросла на окраине маленького городка. Мои родители трудились, не покладая рук, однако у обоих возникали проблемы с поиском постоянной работы. В наших краях часто требуются люди для тяжелого физического труда, но отцу из-за давней травмы не подходила такая работа, а для секретарской должности у какого-нибудь местного торговца-дворянина просто не имелось подходящих навыков. Мама же в силу характера не могла долго засиживаться на одном месте. Но они все же справлялись…

Я рисую поэтические картины собственного детства. Долгие дни, проведенные возле ручья, протекавшего рядом с городом, где мы с Эмили ловили насекомых. Холодные ночи, которые, как я теперь понимаю, были мне не так уж ненавистны, потому что нам всем приходилось тесно жаться друг к другу.

Ильрит просто слушает со спокойным, искренним восхищением, не озвучивая своего мнения. Я с одинаковой легкостью рассказываю и о хороших, и о плохих временах, ничего не скрывая. И это ощущается освобождением.

– Потом… – Я замолкаю и чуть прищуриваюсь, как будто вглядываюсь в темноту собственного сознания, пытаясь отыскать воспоминания, которые давным-давно поглотила магия, недоступная пониманию смертных. – Мне едва исполнилось восемнадцать… Я до сих пор помню, как в тот год праздновала день рождения. Поход на рынок… что-то о маяке… дальше все нечетко. – Я качаю головой. – После этого из моей жизни исчез большой кусок. Следующее, что я помню, это как болталась той ночью в воде. Затем в одиночестве, стоя на пляже, смотрела на маяк. Мне двадцать лет и…

«Я замужем». Кошусь на Ильрита. Услышал ли он мелькнувшую в голове мысль?

– И? – ровным голосом уточняет он.

– И у меня на руке узоры. Я сберегла почти все воспоминания о встрече с тобой, – поспешно сообщаю я.

– Удивлен, что ты решила сохранить ту мучительную ночь. – Легкий румянец подчеркивает едва заметные веснушки на его щеках. – Помнишь о нем что-нибудь еще?

– Помню, как ходила в суд… Мне потребовались годы, чтобы от него освободиться, – тихо отвечаю я. – И это удалось только перед тем, как ты меня забрал… поэтому моя семья оказалась в таких долгах.

– Ты задолжала денег из-за отношений?

– Верно… – Как можно утаить часть правды и при этом не солгать в открытую? Мне только хочется, чтобы Ильрит сохранил ко мне хоть немного уважения. – Я помогала ему на маяке, и Совет постановил, что я должна вернуть все деньги, что власти потратили на меня за это время. В Тенврате почти все покупается и продается, поэтому самым тяжким преступлением является долг, который ты не в состоянии оплатить. Мое содержание на маяке оплачивалось за счет местных налогов, и власти потребовали вернуть долг. В противном случае они…

– Отправили бы тебя или твою семью в ту ужасную долговую тюрьму, о которой ты рассказывала, – хмурится Ильрит. – Я помню.

Я напрягаюсь всем телом и стискиваю перила до побелевших костяшек пальцев. Я не помню, что происходило во время двух лет, проведенных вместе с Чарльзом. Воспоминания о них столь же пусты, как Бездна подо мной. И все же отчего-то к горлу подступает ком и становится труднее дышать. Мне хочется бороться или бежать… плакать или кричать. Тело помнит то, о чем с готовностью забыл разум.

– Виктория… – подавшись вперед, Ильрит касается моей руки, – в чем дело?

Лишь взглянув на него, сознаю, что плачу. Наверняка глаза покраснели и опухли. Самих слез в океане незаметно, но скривившиеся губы и зареванное лицо скрыть невозможно.

– Не знаю, – шепчу я. – Я ничего не помню и не понимаю, откуда во мне желание сжечь окружающий мир дотла.

Ильрит слегка приоткрывает губы и, кажется, еще ближе наклоняется вперед.

– Все хорошо.

– Знаю. Я… даже если и нет, уже неважно, верно? – качаю я головой. – В любом случае, все это скоро закончится.

– Конечно, это важно.

– Почему?

– Потому что все, и хорошее, и плохое, является частью нашей личности. Пусть оно не определяет наш характер, но доносит до нас какие-то сведения, чему-то учит. Мы боролись, старались изо всех сил, проливали пот и кровь, чтобы достичь определенных вех в жизни. Боюсь, тебе пришлось перенести немало страданий, от которых я, к сожалению, не в силах тебя избавить… Но, как бы то ни было, эти муки – часть той Виктории, которой я восхищаюсь.

– Наверное, я бы предпочла, чтобы они не были частью меня, – бормочу я, опуская глаза. – Пусть я не помню фрагментов прошлого, зато помню, от каких воспоминаний решила избавиться в первую очередь. Возможно, мне так лучше. В неведении есть странное утешение. А все уничтоженное, вероятнее всего, было лишь худшим, что жило во мне.

– Но уйдет не только то, что ты считаешь худшим. Исчезнет все, – серьезно замечает он, вглядываясь в Бездну. Трудно сказать, предназначалась ли вообще эта мысль для моих ушей. Однако Ильрит не отступает от своих слов.

– Что ты имеешь в виду? – уточняю я с теми же ужасом и недоумением, которые испытывала несколько недель назад.

– Тебе нужно разорвать все связи с миром смертных. Однажды, совсем скоро, ты забудешь вообще все, не только плохое, но