Поэма о Шанъян. Том 1–2 - Мэй Юйчжэ

горячая кровь умывает мечи, на тысячи огоньков под военными шатрами. Жизнь и смерть. Победа или поражение. Теперь только мы в ответе за все жизни и пролитую кровь. Мы вместе и впредь никогда не будем одиноки.

Когда я вернулась в резиденцию цыши, генералы уже разошлись, и меня поприветствовал Пан Гуй.

– Ванфэй покинула резиденцию поздней ночью. Ван-е очень волновался.

Я слегка улыбнулась.

– Ван-е отдохнул?

– Во время пиршества ван-е выпил немного больше положенного, после он сразу отправился в свои покои.

– Ты очень постарался. Прошу, отдохни как следует.

Я кивнула и с улыбкой уже собралась войти внутрь, как вдруг Пан Гуй остановил меня и приглушенно сказал:

– Подчиненный должен кое о чем вам доложить.

Я удивленно обернулась и встретилась с ним взглядами. Он прошептал:

– Подчиненный всю ночь ходил дозором и встретил вражеского солдата – тот собирался передать донесение об обстановке в Хуэйчжоу. Вероятно, его послал Цзяньнин-ван. Но подчиненный поймал его.

Враги обменивались информацией – в этом не было ничего удивительного. Нахмурившись и не сводя с Пан Гуя глаз, я спокойно сказала:

– Вероятно, его следует передать генералу Суну. Почему вы действуете самовольно?

Пан Гуй заговорил нерешительно и еще тише:

– Подчиненный обнаружил, что на донесении стоит печать господина канцлера.

– Что?!

Я испуганно оглянулась – служанки были далеко, это хорошо. Взяв себя в руки, я быстро спросила:

– Где он? Он в чем-нибудь признался? Кто-нибудь еще знает о нем?

Опустив голову, Пан Гуй сказал:

– Дело это особой важности – подчиненный не решился распространяться об этом. Подчиненный бросил его на одиночное содержание под стражей, никто еще не знает о нем. Он пытался покончить жизнь самоубийством, но ему не удалось. Он до сих пор не говорит с нами.

Сердце мое успокоилось.

– Где донесение?

Пан Гуй вытащил из рукава бамбуковый тубус и протянул мне двумя руками. Восковая печать сломана, внутри тубуса – тонкий листок бумаги, исписанный бисерным почерком кайшу. В нем подробно говорилось о смерти У Цяня и обстановке в Хуэйчжоу. Но вот киноварная печать была хорошо мне знакома – руки мои задрожали, словно я ошпарилась. Это абсолютно точно была печать моего отца! Я сжимала тонкий листок все сильнее и сильнее, ладони вспотели.

Стояла тихая непроглядная ночь. Я вошла в резиденцию в сопровождении нескольких солдат и приказала Пан Гую привести пленника ко мне. Я зашла в рабочий кабинет – стража тут же расступилась. Внутри горел слабый огонек свечи. Шпиона привел сам Пан Гуй, рот незнакомца заткнули клочком ткани. Он испуганно, непонимающе смотрел на меня. Я сразу отметила, что он был одет в форму личной охраны Сяо Ци. Пан Гуй молча отступил и тихо закрыл за собой дверь.

Глядя на незнакомца, я медленно сказала:

– Я – Шанъян-цзюньчжу, дочь канцлера.

Глаза мужчины округлились.

– Если ты – его подчиненный, можешь обо всем доложить мне. Не стоит волноваться.

Я показала ему донесение.

– Я не отдам его ван-е и не выдам тебя.

Мужчина задумчиво опустил голову – размышлял он долго. Глубоко вздохнув, он наконец кивнул.

Тронув краем донесения дрожащий огонек свечи, я смотрела, как бумага превращается в пепел.

– Ты притворялся солдатом Юйчжан-вана, чтобы шпионить по приказу моего отца?

Мужчина кивнул.

– Ты действуешь один? – Я посмотрела на него.

Мужчина решительно покачал головой. Глаза его вспыхнули, он весь напрягся.

Я некоторое время молча смотрела на него – он выглядел еще таким молодым…

– За преданность моему отцу Ван Сюань хочет поблагодарить тебя.

Я опустила голову, чуть поклонилась, развернулась и вышла за дверь. Ко мне тут же подошел Пан Гуй – он молча опустил голову, ожидая указаний.

С моих губ сорвалось лишь одно слово:

– Казнить.

Ветер в Хуэйчжоу никогда не был таким холодным. Я шла, опустив голову. Сердце мое словно сжимала незримая рука. С каждым шагом она сжималась все сильнее и сильнее – мне не хватало воздуха. Сама того не осознавая, я шагала все быстрее и быстрее.

Никто не знал канцлера – моего отца – лучше меня. Он переживал всякие превратности судьбы, несколько десятков лет в его руках было сосредоточено столько власти, сколько никто за всю жизнь не видел, а его интриги превосходили все мое воображение. На доске сошлись достойные противники: с одной стороны – он, с другой – Сяо Ци. Но на самом деле не было крепче союза между тестем и зятем… Как говорится, союзники – лишь те, кто обратился против общего врага.

Я прекрасно знала, что мой отец никогда не доверял Сяо Ци, а Сяо Ци никогда не доверял моему отцу – он всегда говорил о нем как о канцлере, но никогда не называл юэфу [174]. О чем думал мой отец, когда я, надев свадебное платье, покинула отчий дом? Быть может, тогда он уже считал меня не своей самой любимой маленькой дочуркой, но женой своего соперника… С того дня, как он выдал меня замуж за Сяо Ци, он стал бояться своего зятя с огромным войском, начал охладевать ко мне и теперь везде подсылал своих шпионов.

На сей раз Сяо Ци выдвинул войска, чтобы поддержать наследного принца и род Ван, однако Сяо Ци все же воспользовался своим положением, чтобы стать частью императорского двора и получить титул вана. Если мы одержим победу, боюсь, Юйчжан-ван станет вторым канцлером и будет с моим отцом на равных.

Разумеется, отец хорошо это понимал, но у него не было другого выбора – он заведомо знал, что привел в дом волка. Ему нужны были войска Сяо Ци, чтобы подтолкнуть наследного принца к трону. Когда Сяо Ци победит Цзяньнин-вана и поможет наследному принцу вступить на престол, отец не сможет безучастно наблюдать за возвышением Сяо Ци, он не сложит руки, чтобы передать всю свою власть постороннему человеку.

Сяо Ци прекрасно это понимал. Мой отец умел использовать солдат для того, чтобы слышать и видеть все, что происходит в Поднебесной. Все, что происходило в столице, он представлял предельно ясно. У отца были свои теневые последователи, как и у Сяо Ци. Между ними шла постоянная, пусть и скрытая, борьба, и длилась она не день и не два.

Раньше я думала о таком, вот только… Если они действительно станут заклятыми врагами, что мне делать? С одной стороны – семья. С другой – любовь. Эти два понятия несравнимы. Вырвать из сердца одно из двух равносильно неописуемой боли и мукам!

Чем больше я размышляла об этом, тем отчетливее представляла последствия. Этим вечером, когда я увидела секретное