Царствование Розы - Кейт Голден

И когда я не могла дойти до Кейна, я карабкалась, падала, ползла… Но снова и снова находила к нему дорогу.

Кейн тоже не стал особо наряжаться для свадьбы. Он ждал меня в конце прохода в элегантных брюках, своей терновой короне и тонко сшитой белой рубашке, похожей на снег на верхушках деревьев, что виднелся позади него с высоты храмовых сводов. Кейн нечасто носил белое, и я решила, что для всех нас это большая потеря. Этот цвет делал его волосы потусторонне-черными — воплощением всех цветов разом, а не отсутствием их.

— Ты выглядишь… — Слова застряли у Кейна в горле, и он прокашлялся.

Кейна в горле, и он прокашлялся.

Это была единственная свадьба, о которой я когда-либо могла мечтать. Даган, стоящий рядом с нами, — никакой суеты и излишеств. Лишь самые близкие друзья, высшие генералы и несколько придворных Кейна на скамьях. Одинокая арфа, несколько лилий в моей руке — и это хрустальное ясное утро, принадлежащее только нам.

И, разумеется, я уже плакала.

— Милая пташка, — успокоил Кейн, проводя большим пальцем по моей щеке.

— Мы собрались сегодня здесь, — начал Даган, и шепчущаяся толпа замолкла, а мягкая мелодия арфистки затихла, — под божественными Камнями этого великого континента и перед всеми вами как свидетелями, чтобы сочетать Короля Кейна Рэйвенвуда и Леди Арвен Лили Валондэйл священными узами брака.

Несмотря на его резкий тон и вечную хмурость, в другой жизни Даган был бы прекрасным священником. Та его сторона, которую он так яростно подавлял — терпеливого учителя, вдумчивого советника, предлагавшего ценную мудрость так же часто, как и ворчливые колкости — это была та же самая сторона, что заставляла все лица в этой маленькой, камерной комнате ловить каждое его слово.

— Брак — это союз, пожизненный обет доверия и согласие идти рука об руку, справляясь с непогодой на часто бурном море жизни. Вам, наверное, доводилось слышать, как слово ‘брак’ влечет за собой другие — ‘труд’, ‘верность’, ‘самоотверженность’ — и, увы, никому не ведома эта истина лучше, чем этим двоим.

И пусть Даган говорил без тени шутки, на губах Кейна дрогнула тень улыбки. Я с трудом подавила в себе порыв покачать головой. Да, его мрачный юмор был с ним до самого конца.

— И все же они находили счастье в моменты отчаяния, силу в слабостях друг друга, любовь, окруженные насилием. Я никогда не видел двух людей, которые бы не только испытывали такое глубокое уважение друг к другу, но и так весело проводили время вместе.

Даган, проповедующий достоинства веселья? Я прищурилась на старого мечника.

— Бесценная редкость, — продолжал Даган, обращаясь к залу и не обращая на меня внимания, — в нашем мрачном мире. Такой союз возможен только если двое делают друг друга сильнее. А уж Арвен и Кейн своим союзом укрепляют все наше королевство. Вот это действительно брак.

Кейн сжал мою руку, и его кольца сверкнули в лучах мягкого утреннего света.

— Без дальнейших церемоний, потому что я старик, и колени у меня уже ноют, давайте ближе к делу. Кейн, берешь ли ты Арвен в жены, чтобы любить и лелеять ее, пока смерть не разлучит вас?

Эти слова обрели для нас сегодня иной смысл, чем был бы, если бы наша судьба не была предопределена. Если бы мы не смотрели в зияющую пасть жестокой войны, проклятого пророчества и врага, неодолимого, как Лазарь… И все же Кейн ответил с таким безмятежным спокойствием:

— Берегу.

И когда Даган обратился ко мне, я ответила тем же.

Два всхлипа прозвучали в такт, отразившись от холодного камня, — и я без труда узнала Барни и Мари, делящих один носовой платок на двоих.

— Тогда под священными Камнями над нами и перед всеми, кто здесь собрался, я с честью объявляю вас мужем и женой. Вы можете…

Кейн не стал дожидаться разрешения. Он наклонился вперед с кошачьей грацией и привлек меня к себе, заключив в целомудренный, но твердый поцелуй. Его губы были нежны, прильнув к моим, а руки бережно обхватили мою талию и шею, стараясь не испортить мою полураспущенную прическу и не задеть бант.

Возгласы и одобрительные крики вырвали меня из головокружительного поцелуя. Я высвободилась из объятий Кейна, рассмеявшись прямо у его улыбающихся губ, и вдохнула его запах — эту смесь кожи, кедра и чего-то сугубо мужского, что выделяло Кейна, которую я могла бы разливать по флаконам и продавать за бесценные сокровища.

— И, — сказал Даган, тоже улыбаясь, отчего мягкие морщинки на его лице стали глубже, — ваш союз знаменует начало еще одной церемонии.

Я подняла бровь в его направлении, а наши друзья и семья затихли позади нас. Арфистка вновь заиграла свою мелодию — менее романтичную. Нечто более церемониальное.

Даган повернулся, чтобы достать что-то из-за большого пыльного органа, и вернулся с сияющей тиарой.

Переливающиеся черные самоцветы — сам оникс или, возможно, темно-серые алмазы — были выполнены в виде изящного букета цветов, украшенных гроздьями жемчуга и серебряными листьями. Сад из сверкающего обсидиана, который Даган возложил мне на голову, тихо сказав, и больше мне, чем кому-либо другому:

— Для законной Королевы Ониксового Королевства. Да носит она его во здравии.

Возгласы Да будет так! и Да здравствует королева! прокатились эхом по храму. Лучи незамутненного солнечного света играли на их улыбающихся лицах.

— Где ты ее нашел? — прошептала я Кейну, который не переставал ухмыляться на меня с тех пор, как Даган показал сверкающую корону. Ямочки на щеках играли вовсю.

— Я заказал ее для тебя.

— Когда? — Мы были немного заняты.

— После того, как испытал больше удовольствия, будучи заточенным в винном погребе, чем за двести предыдущих лет жизни.

Я обвила руками шею Кейна и снова поцеловала его. Целомудренно, радостно — мои ступни выгнулись в туфлях, а по спине пробежали искры, когда его пальцы легли на нее.

— Полагаю, — пробормотал Кейн у моих губ, — нашим друзьям, возможно, уже хватит наших поцелуев.

Но я не отпустила его. Не была уверена, что смогу бы, вся мое внимание было приковано к тем дымящимся серебряным глазам, пылающим безраздельной, бесконечной любовью.

— К счастью для нас, — продолжил Кейн с легким пожиманием плеч, — мне плевать…

Мое сердце подкатило к горлу, прежде чем я поняла, почему. Всего доля секунды — та, в которой мое тело узнало прежде разума, прежде сознания, что что-то ужасно, непоправимо не так.

Затем, с