Летний сад - Полина Саймонс

Она в ответ застонала в его губы. Они жарко поцеловались. Ее руки обхватили шею Александра. Его руки обняли ее за спину.

– Конечно нет, – решил он, расстегивая ремень и джинсы. – Ты с ними строгая и правильная, застегнутая на все пуговки.

Он положил ее на рабочую поверхность стола, придвинув бедра к самому краю. Она вцепилась в стол.

– Что мне теперь сделать, Таня? – спросил он, нависая над ней и сжимая ее бедра. – Чего ты хочешь? Скажи.

Она не смогла даже выдохнуть «Ох, Шура…».

И дошла до пика сразу, как только он вошел в нее.

Воскресенье у бассейна

Лето здесь обжигало, тут и говорить было не о чем.

Но зимой в Скотсдейле, стараясь жить обычной жизнью, они носили рубашки с длинными рукавами и легкие куртки, сидели на террасе, пили чай и курили, глядя на долину, и горы, и на закаты над пустыней. После их первой весны на горе Александр заявил, что, возможно, Татьяна права, возможно, нет ничего подобного пустыне Сонора, покрытой цветущими желтыми кустами, как подсолнухами, и красными цветами окотильо, и белыми цветами кактусов, и бледно-розовыми цветами пало-де-фьерро, отражавшими неослабевающее солнечное сияние.

Здесь не бывало дождей, кроме короткого сезона муссонов, каждый день был солнечным, каждая ночь теплой, всегда светили звезды. Здесь не было снега. «Хорошо, что снега здесь нет», – время от времени говорили они друг другу. Тетя Эстер во время снежной бури в 1951 году подхватила ужасную простуду и едва выжила. Татьяна гадала, бывает ли снег в Корее, куда отправились Викки и Рихтер. Северная Корея в июне пятидесятого пересекла тридцать восьмую параллель, как и предсказывал Рихтер, и несколько недель держала в окружении Сеул в Южной Корее, и прошло еще два месяца, прежде чем в ООН наконец договорились и разрешили Макартуру ответить.

Александр и Татьяна по крайней мере раз в месяц ездили на выходные в Тусон, ради его работы в разведцентре в Форт-Хуачуке. Пока Александр разбирался в грудах бумаг на русском языке, со сверхсекретными данными об оружии и спутниках и деятельности разведок – в космосе и по всему миру, – Татьяна с Энтони гуляли и осматривали достопримечательности. А он также читал много донесений генерала Уиллоуби. Испытательную станцию в Юме снова открыли в ходе войны, и Александра опять направили туда; дополнительно семнадцать дней в году он испытывал и тренировал других молодых резервистов, занимаясь новым наземным оружием – артиллерийским, а также бронированными машинами. Юма была куда больше по размерам, чем Род-Айленд. Там испытывалось оружие для всех четырех ответвлений американских вооруженных сил, и в итоге Александр стал ездить только в Юму. Татьяну это не обрадовало. Тусон был местом прекрасным, историческим, здесь имелось множество католических миссий, куда они с Энтони могли заглянуть, а Юма находилась посреди пустоты, и там не было ничего, кроме Александра. Но Татьяна лишь слегка ворчала. Она просто ехала куда нужно. Энтони вообще не ворчал. Это как раз было его любимым временем, потому что, когда его отец не был занят работой, он катал Энтони на бронированном джипе времен Второй мировой войны.

А дома Татьяна развлекалась на кухне. Благодаря Франческе она теперь знала, как готовить кукурузные пирожки тако, и лепешки с острой начинкой – энчилада, и фахитас, буррито, и тостада, и коктейль с пивом. Время от времени она готовила что-нибудь русское – пирожки, блинчики, куриный суп, оливье. Ей хотелось бы приготовить борщ, но в борще должна быть капуста. Вся русская кухня что-то для них значила, как и русский язык. Они все еще говорили по-русски за ужином, так что Энтони продолжал знакомиться с этим языком, но они теперь были американцами; им пришлось привыкнуть говорить на английском в присутствии других людей, так что теперь они даже в постели иногда говорили на нем. По крайней мере то, что Александр шептал ей в самые горячие моменты ночи, было на английском.

Но Татьяна слышала, как Александр напевает советские военные песни, работая вокруг дома. Он напевал их тихо, чтобы она не слышала, но она слышала. И в те дни, когда слышала, говорила с ним по-русски, в знак понимания, – и он отвечал на русском. Но это причиняло боль обоим. Он старался перестать напевать, они продолжали английскую жизнь – вот только некоторые остатки прошлого они не могли сжечь.

Татьяна готовила хлебное тесто в те дни, когда не работала, так что его всегда было в достатке; Александру только и нужно было, что поставить его в духовку. «Даже ты способен включить плиту, ведь так, командир батальона?» Невозможно было отговорить ее от домашнего хлеба, так что Александр уже и не пытался и даже помогал ей теперь, видя, что с его помощью дело идет быстрее. Вымешивая тесто, они тихо разговаривали. Говорили о работе – о его работе, не ее, – и она рассказывала ему анекдоты, и говорили о воскресеньях – они всегда были вместе в воскресенья – и о делах Энтони в школе, о том, как он справляется, и чем занимается, и какие у него появились друзья. Говорили об архитектурных курсах Александра, о больших объемах его работы, и нужен ли ему диплом, и стоит ли продолжать – казалось, нагрузки слишком велики: работа, колледж, дела резервиста… Он как-то спросил ее, стоит ли ему выйти из резерва, когда закончится его нынешний договор, а она посмотрела на него и ответила, что он не от резерва должен отказываться. А от нового договора.

Иногда они пытались уладить их немногие мелкие разногласия: Татьяна считала, что он работает слишком много и допоздна и куда-то ходит со Стивом, что ей всегда не нравилось. Александр и слышать этого не хотел. Он говорил, что согласен с тем, что есть люди, которые ей не нравятся, но его они устраивают. Однако из-за ее молчаливой антипатии к людям, с которыми он работал, то, что должно было быть легко, становилось немного труднее: вечеринки, праздники на ярмарках, встречи на строительных площадках. Ее мрачное, едва скрываемое неодобрение приводило к взаимной невозможности говорить с его друзьями по стройке или с ее подругами из госпиталя о многом: ухаживаниях, помолвках, семьях на свадьбах, – обо всем том, что для других было делом обычным. Они даже друг другу не признавались в том, что им немного трудно плавать в водах простых жизненных опросов в журналах, что прочим вокруг них, казалось, давалось легко. Они старались