Наблюдатели - Евгения Владимировна Басова

А у той, в книжке, глаза были грустные, и не сразу можно было понять, что она ими не видит. Маленькая лошадка на площади, должно быть, видит, куда тянуть повозку с детьми, но отчего-то её стало жаль заодно с этой, из книжки. Павлику хотелось ещё раз увидеть городскую лошадку, поглядеть, какие у неё глаза, и ему надо было всё время ходить на площадь – он каждый раз уговаривал маму сделать крюк, когда они шли по городу. Но больше они лошадку не видели, и он думал, что с ней могло что-то случиться. Мама сказала: «Проверим в День города. Я думаю, с ней всё хорошо и она точно будет на площади. Ещё раз покатаешься и покормишь солёным хлебом».

Но День города ещё не скоро – только летом. В другой раз Павлик взял вторую книжку. Она опять была про детей, которые жили около леса. Только одну их подружку увезли в город, и она там лежала в больнице. Она думала, как потом поймает как-нибудь зайца, чтоб он жил у неё, но она умерла. Павлик заметил, что у него капают слёзы – бумага их впитывала очень быстро и становилась прозрачной, сквозь одни буквы проступали другие, так ничего и прочитать будет нельзя. Он испугался, что испортил книжку, поскорее закрыл её и поставил назад на полку. «Не стану, – думает, – больше читать, что пишет Игнатий Иванович».

Но оказалось, поздно решил: про девочку-то он уже прочитал. С ним в классе училась Катя Анохина, она больше болела, чем в школу ходила, и все привыкли, что её на уроках нет, а тут Павлик стал вспоминать, как на Новый год Катина мама пригласила нескольких ребят в гости, и его тоже. Синяя ёлка стояла, задвинутая в угол, чтобы можно было танцевать как хочешь, и они прыгали всей цепочкой, схватив за бока друг друга, и Дед Мороз, сам выше ёлки, с выбившимися на лицо угольно-чёрными прядями, прыгал со всеми, вскидывал длинные и тонкие ноги, и красные полы кафтана взметались над ними. Катя сидела в постели, обложенная подушками, и хлопала в ладоши, и чуть что громко смеялась.

Павлик подумал вдруг, что она с тех пор не была в школе. На перемене он подошёл к Марии Андреевне, спросил:

– А когда придёт Катя Анохина?

И та удивилась:

– Вспомнил! Катя Анохина в нашем классе не учится.

– А где… учится?

– В санаторной школе, – сказала Мария Андреевна и посмотрела ему в лицо. – А тебе зачем?

– Низачем, – сказал Павлик и поскорее ушёл в коридор.

Ему хотелось спрятаться, но везде, куда ни глянь, были одноклассники. Мимо него на всей скорости летел Толя Андреев. Павлик посильней оттолкнулся – и прыгнул ему на спину.

Андреев от неожиданности присел, а потом завертелся волчком на месте – и верещит на весь этаж:

– Пашка, смотри, получишь!

А Павлик пришпоривает его коленками, отвечает:

– Сперва сбрось меня! Ты лошадка моя! Погнали до того конца!

Коля Петров, и Саша Калюжный, и Таня Вилкина, и ещё несколько девочек собрались, смотрят, как он гарцует, и все смеются. А Толя чуть не ревёт, обещает:

– Я брату скажу!

Павлик радуется: «Вовсе не тихий я, на меня и жаловаться обещают!» Толик подбрасывает его на спине, а он думает: «Вот точно, теперь никогда, никогда не буду читать книжки Игнатия Ивановича! Зачем я должен читать его книжки?»

Идёт из школы и видит, как гуляет старик во дворе. Двор белый. Со всех сторон – белые новенькие малосемейки. Нетронутый ещё, новый снег только выпал. И по белому снегу идёт старик в чёрном пальто и на шлейке, на поводке, ведёт рыжего кота. И тот выделяется на снегу, как лисица в его старых книжках.

Павлик бегом в подъезд. А вечером старик снова приходит в гости, опять рассказывает, что он написал ещё. А сам на маму поглядывает, ждёт, что уж такую-то интересную историю она согласится перепечатать. Сама предложит, а после сама и отошлёт куда нужно по интернету. Он, точно хвастаясь, говорит: «Интернетом я не владею». Его дело, мол, истории сочинять. И эта, новая, уж наверняка понравится людям, которые делают книги и отправляют их в магазины. Они перешлют её по интернету художнику, и тот нарисует Михалыча, лесника, и браконьера Захария, и всех медведей и зайцев, сколько их ни описал старик. Сейчас книжки делают на белой гладкой бумаге, странички будут хрустеть, когда их листаешь.

– М-м-м, – тянет старик и улыбается.

– Игнатий Иванович, – спрашивает его Павлик, – а в этой новой книжке никто не умрёт?

И старик сразу перестаёт улыбаться.

– Как это – никто? – говорит. – Михалыч умрёт, лесник. У него сердце не выдержит, оттого что люди природу губят. Такие вот как Захарий… Как только их земля носит, а?

И на маму глядит, как будто мама знает ответ.

Мама молчит. А старику говорить хочется.

– Бывает, – говорит он, – что звери лучше нашего добро понимают. Они и не трогают того, кто им добро делает. Вот, волки, например, они благородные звери, а человек – он всякий…

И после этих слов на Павлика смотрит:

– Ты маме давал прочитать, что я приносил тебе?

Павлик теряется. Он и сам только начал читать про то, как мела метель и кидала снег пригоршнями в окно, так что и не слышно было, когда в него кто-то постучал. Павлик разбирал выдавленные в бумаге буквы, смотрел их на свет – старик жаловался, что не может нигде новую ленту купить для своей машинки. Печатные машинки давно не продают – и ленту не продают тоже. Павлику надоело, и он решил, что дочитает потом как-нибудь. И старик вовсе не говорил, что надо показать это маме.

Мама тоже вопросительно глядела на Павлика. Старик объяснил:

– Я там волка спас. Это рассказ, как я спас волка.

Мама сказала:

– А. Хорошо, мы почитаем.

И когда старик ушёл, не спросила у Павлика, что это был за рассказ. А Павлик нашёл дырчатую бумагу, уселся возле настольной лампы, стал читать. В рассказе к леснику приехал товарищ, который вёз с собой связанного волка. Мела метель, и человек вошёл в дом греться, а волка оставили возле дома. Сын лесника, мальчишка пяти лет – младше Павлика, – вышел и долго смотрел на волка, и волк смотрел на него в страшной, небывалой тоске. И мальчишка просто не мог не спасти волка, он принялся распутывать узлы, но они не давались, и тогда он принёс большие ножницы. И зверь, когда